Что означает китайская шкатулка
Китайская шкатулка
Тайны и загадки истории времён Шекспира
Жил некий граф, поэт и мизантроп,
Галантен, образован и воспитан,
Он знал труды историков, пиитов,
Вникал в интриги царственных особ.
Читал, что приходилось им порой
Передавать секретные депеши
И рисковать, и уезжать поспешно,
Страдать, смеясь над раною былой.
Читал о тех, спокойных, как гранит,
Кто воевал в боях, в открытом море,
Бушуют страсти в сердце своевольно,
И ум для понимания открыт.
Стать дипломатом был его удел,
Граф странствовал по городам и весям.
Как дипломат, он миру не известен,
Он быстро отошёл от важных дел.
Читал, что ревность – непосильный груз,
Что тянет в омут жутких подозрений,
Когда всё ясно сразу, без сомнений,
И ярость душит, рвёт сердец союз.
Что ж, не случилось, граф в расцвете сил
В отставку подал, добрым было имя,
Что заслужил делами он своими,
И в мире, в любящей семье почил.
Жил некий граф, поэт и мизантроп,
Галантен, образован и воспитан,
Он знал труды историков, пиитов,
Вникал в интриги царственных особ.
Стать дипломатом был его удел,
Граф странствовал по городам и весям.
Как дипломат, он миру не известен,
Он быстро отошёл от важных дел.
Что ж, не случилось, граф в расцвете сил
В отставку подал, добрым было имя,
Что заслужил делами он своими,
И в мире, в любящей семье почил.
Да, приходилось брать другое имя,
Передавать секретные депеши
И рисковать, и уезжать поспешно,
Страдать, смеясь над ранами былыми.
Спокоен, хладнокровен, как гранит,
В боях, с пиратами в открытом море,
Бушуют страсти в сердце своевольно,
И ум для понимания открыт.
О, ревность, непосильный, тяжкий груз,
Что тянет в омут жутких подозрений,
Когда всё ясно сразу, без сомнений,
И ярость душит, рвёт сердец союз.
Что означает китайская шкатулка
Еще один прием, который используют писатели, чтобы придать своим сочинениям убедительность, – я назвал бы «китайской шкатулкой» или «русской матрешкой». В чем его суть? В том, что история строится на манер упомянутых нами народных поделок, когда в некоем предмете обнаруживается такой же, но меньшего размера – и так далее, и так далее. Однако подобная структура (основная история порождает все новые и новые истории, из нее вытекающие) не должна быть конструкцией чисто механической (хотя на практике весьма часто именно таковой она и оказывается), иначе прием не станет работать. Нужный художественный эффект достигается лишь в том случае, если описанная нами композиция привносит в произведение значимый для его содержания элемент – допустим, загадку, многозначность, особую замысловатость интриги, – и потому она выглядит безусловно необходимой: не как одна из возможных форм соединения частей, а как симбиоз, способный все перевернуть с ног на голову и заставить отдельные элементы воздействовать друг на друга. Например, мы вправе утверждать, что в «Тысяче и одной ночи» композиция подобна китайской шкатулке – именно так выстроены знаменитые арабские сказки, наделавшие столько шума в Европе, после того как их открыли и перевели на английский и французский. Но там это структура преимущественно механическая, в то время как в современных романах – назовем тут «Короткую жизнь» Хуана Карлоса Онетти – принцип китайской шкатулки действует во много раз эффективнее, ибо в немалой степени за счет него история обретает особое изящество, преподносит читателю изощренные сюрпризы.
Но, кажется, я слишком спешу. Лучше начать с самого начала и более обстоятельно описать эту технику – или повествовательный прием, – чтобы затем рассмотреть разные ее варианты, способы применения, возможности и опасности.
Думаю, лучшим примером здесь будет только что упомянутая книга – классика повествовательного жанра, которую испанцы смогли прочесть в переводе известнейшего писателя Бласко Ибаньеса, который в свою очередь перевел книгу с французского перевода доктора Ж. Ш. Мардрюса. Я имею в виду «Тысячу и одну ночь». Позвольте напомнить Вам, каким образом разные истории соединяются там между собой. Шехерезада, дабы избежать казни, которой подверглись все предыдущие жены жестокосердного султана, рассказывает ему сказки и устраивает так, что в конце каждой ночи история прерывается на самом интересном месте и любопытство заставляет султана продлить рассказчице жизнь еще на одни сутки. Продолжается все это тысячу и одну ночь, после чего султан милует замечательную сказительницу (проникшись великой любовью к сказкам). Как удается хитроумной Шехерезаде рассказывать бесконечную историю, составленную из множества историй, и без зазоров соединять сказки меж собой? С помощью приема китайской шкатулки: она вставляет одну историю в другую, меняя рассказчиков (временные, пространственные перемещения и смена уровней реальности). Так, внутри сказки о слепом дервише, которую Шехерезада рассказывает султану, появляются четыре купца – один из них рассказывает трем остальным историю прокаженного из Багдада, а внутри этой истории появляется рыбак-путешественник, который, не теряя времени даром, забавляет народ на рынке в Александрии описанием своих морских подвигов. На манер китайской шкатулки или русской матрешки каждая история таит в себе другую, подчиненную ей, если можно так выразиться, в первой, второй или третьей степени. Именно таким образом – то есть благодаря «китайским шкатулкам» – истории образуют внутреннюю систему, где целое обогащается за счет суммы частей и где каждая часть – каждая отдельная история – в свою очередь обогащается (по крайней мере испытывает воздействие) за счет своего зависимого – либо структурообразующего – положения по отношению к прочим историям.
Вы наверняка уже вспомнили и перебрали в уме немало любимых книг, классических или современных, где имеется рассказ в рассказе, ведь это древнейший и очень распространенный прием; тем не менее он не затерся от долгого употребления и в руках хорошего повествователя всегда будет выглядеть оригинальным. Иногда – с чем мы сталкиваемся в «Тысяче и одной ночи» – «китайская шкатулка» выполняет отчасти и механическую функцию, когда рождение одной истории за счет других, по сути, не несет смысловой нагрузки для истории-матери (назовем ее так). Но подобная нагрузка появляется, например, в «Дон Кихоте», когда Санчо рассказывает – а Дон Кихот, прерывая Санчо, комментирует манеру его повествования – историю про пастушку Торральбу (это «китайская шкатулка», где налажено взаимодействие между историей-матерью и историей-дочкой). Однако в книге есть и другие «китайские шкатулки», смысловой нагрузки лишенные: например, когда священник читает на постоялом дворе «Повесть о Безрассудно-любопытном», а Дон Кихот преспокойно отдыхает в своем чулане. И здесь правильнее было бы говорить не о «китайской шкатулке», а о коллаже (то же самое происходит со многими историями-дочками или историями-внучками в «Тысяче и одной ночи»), ведь эта история живет своей независимой жизнью и не оказывает ни тематического, ни психологического воздействия на историю, в которую вставлена (приключения Дон Кихота и Санчо). То же можно сказать и еще об одной «китайской шкатулке», созданной великим классиком, – я имею в виду «Повесть о плененном капитане».
Честно говоря, давно пора написать солидное исследование о многочисленных и разнообразных «китайских шкатулках», которые появляются в «Дон Кихоте», потому что гениальный Сервантес использовал их с замечательной эффективностью – начиная с предполагаемой рукописи Сида Амете Бененгели, за версию или пересказ которой, собственно, и выдан «Дон Кихот» (ясность в сей вопрос мудрый автор предпочитает не вносить). Можно, конечно, сказать, что речь идет об общем месте, о приеме, который без устали эксплуатировали рыцарские романы, почти каждый из которых в качестве подпорки использовал загадочный манускрипт, найденный в каком-нибудь экзотическом месте. Но даже самые испытанные приемы нельзя вводить в роман просто так, ведь они не могут не повлиять на все произведение – иногда положительно, иногда пагубно. Если мы всерьез отнесемся к версии о рукописи Сида Амете Бененгели, то композиция «Дон Кихота» предстанет перед нами в виде матрешки с четырьмя – по крайней мере – слоями производных историй:
1) Рукопись Сида Амете Бененгели, которая целиком нам неизвестна, будет первым слоем (или первой «шкатулкой»). Непосредственно из нее вытекает первая история-дочка, и это
2) история Дон Кихота и Санчо, в которую включены многочисленные истории-внучки (третья «китайская шкатулка»), хотя по характеру они сильно отличаются друг от друга:
это истории, рассказанные самими персонажами романа друг другу, как упомянутая выше история пастушки Торральбы, которую мы слышим от Санчо, и
истории, вставленные по принципу коллажа, – персонажи их читают, и это истории самостоятельные, письменного происхождения, они не связаны внутренне с историей, в которую вправлены, как, например, «Повесть о Безрассудно-любопытном» и «Повесть о плененном капитане».
Так вот, то, каким образом представлен в «Дон Кихоте» Сид Амете Бененгели – его цитирует и упоминает всезнающий рассказчик, находящийся за рамками романных событий (хотя он и вмешивается в них, как мы видели, анализируя пространственную точку зрения), позволяет нам углубиться чуть дальше и сделать следующий вывод: раз Сид Амете Бененгели цитируется, о его рукописи нельзя говорить как о первой инстанции или основополагающей реальности – матери всех историй. Если Сид Амете Бененгели в своей рукописи говорит и рассуждает от первого лица (судя по цитатам, которые приводит всезнающий и вездесущий рассказчик), то это, несомненно, повествователь-персонаж, участвующий в истории, которая лишь условно может быть названа самородной (на самом деле она, конечно же, представляет собой вымысел, подчиненный искусной структуре). Во всех историях, где пространство романных событий и пространство повествователя совпадают, наличествует также, помимо литературной реальности, то есть первой, самой большой из «китайских шкатулок», в которую помещены остальные, некая рука, которая их пишет, придумывая (что самое главное) и самих повествователей. Итак, если мы докопаемся до упомянутой первой «пишущей руки» (и притом единственной, потому что, как всем известно, Сервантес был одноруким), нам придется признать, что «китайские шкатулки», использованные в «Дон Кихоте», – это целых четыре реальности, наложенные одна на другую.
Такой переход от одной реальности к другой – от истории-матери к истории-дочке – я и называю, как вы, конечно, уже догадались, перемещением или скачком. Но спешу добавить: на самом деле во многих случаях «китайская шкатулка» предполагает несколько одновременных перемещений или скачков – в пространстве, во времени и между уровнями реальности. Возьмем в качестве примера замечательную «китайскую шкатулку» – роман «Короткая жизнь» Хуана Карлоса Онетти.
Этот великолепный роман – едва ли не самый изящный и безупречный из всех написанных на нашем языке, – целиком и полностью построен по принципу китайской шкатулки. Онетти пользуется приемом виртуозно, сотворяя с его помощью мир, разделенный на тонкие слои – они то накладываются друг на друга, то срастаются, благодаря чему размывается граница между вымыслом и реальностью (между жизнью, сном и грезами). В романе есть персонаж-повествователь Хуан Мария Браузен, который, живя в Буэнос-Айресе, очень беспокоится о здоровье своей любовницы Гертруды (она больна раком, и ей должны удалить грудь), при этом он подглядывает за соседкой Кекой и мечтает о ней; кроме того, он должен написать киносценарий. Все это составляет базовую реальность, или первую «китайскую шкатулку». События тем временем незаметно переносятся в поселок Санта-Мария на берегу реки Ла-Плата, где сорокалетний врач, чьи моральные устои не слишком крепки, продает морфий своей пациентке. Вскоре мы понимаем, что и Санта-Мария, и врач Диас Грей, и таинственная морфинистка – всего лишь фантазия Браузена, вторая реальность этой истории, и что на самом деле Диас Грей – своего рода alter ego Браузена, а его пациентка-морфинистка – проекция образа Гертруды. Роман развивается за счет скачков (пространственных и с одного уровня реальности на другой), удерживаясь где-то посредине между двумя этими мирами, или «китайскими шкатулками», и читатель, уподобляясь маятнику, оказывается то в Буэнос-Айресе, то в Санта-Марии; и такое метание туда-сюда при внешне реалистическом письме и идеально подобранных технических приемах является путешествием между реальностью и вымыслом или, если угодно, между объективным миром и субъективным (жизнь Браузена и вымыслы, им порожденные). Но в романе имеется не одна «китайская шкатулка». Есть и другая – параллельная, если можно так выразиться. Браузен подглядывает за соседкой, проституткой по имени Кека, которая живет в соседней квартире и там же принимает клиентов. История Кеки протекает в объективном плане – во всяком случае, сначала нам именно так кажется, – подобно истории Браузена, хотя до нас, читателей, ее доносит повествователь, то есть Браузен, которому многое приходится додумывать (он слышит Кеку, но не видит ее). Так вот, в некий миг – это один из кратеров романа и один из самых важных скачков – читатель вдруг обнаруживает, что злодей Арсе, покровитель Кеки, который в конце концов убьет ее, на самом деле – еще и врач Диас Грей, да, ни больше, ни меньше, еще одно «второе я» Браузена, персонаж, созданный Браузеном (частично или целиком, остается неясным), то есть некто, существующий в ином плане реальности. Эта вторая «китайская шкатулка» существует, так сказать, параллельно «шкатулке» Санта-Марии, сосуществует с первой, но они не идентичны – вторая, в отличие от первой, полностью выдумана: Санта-Мария и ее обитатели живут только в воображении Браузена; эта «шкатулка» словно разделяет реальность и вымысел, объективность и субъективность, потому что в данном случае Браузен окружил реалистических персонажей (Кеку) и связанных с ней людей вымышленными деталями. Благодаря художественному мастерству Онетти – стилю и композиции – роман воспринимается читателем как однородное целое, без внутренних зазоров, хотя состоит он, как мы убедились, из разных планов – или уровней – реальности. «Китайские шкатулки» в «Короткой жизни» – не механический композиционный прием. Благодаря им мы понимаем, что истинная тема романа – не история рекламщика Браузена, а нечто более широкое: речь идет о готовности людей использовать фантазию для того, чтобы сделать собственную жизнь богаче, о том, что и чистый вымысел находит применение в повседневной жизни. Вымысел – это не реальная жизнь, это другая жизнь, выдуманная и сотворенная из материалов, которые реальная жизнь поставляет и без которой настоящая жизнь была бы куда мерзее и беднее, чем она есть.
Все о путешествиях
Хорошо быть большим и сильным, доминирующим в своей стране народом. Плохо быть маленьким и слабым, трудно сохранять традиции — сильный все подминает под себя. Но в многонациональной провинции Гуйчжоу малые народы талантливо извлекают выгоду из своего положения
С молоком матери
— Это грудь 18-летней девушки. А там дальше — грудь 28-летней женщины. А еще в нашем парке есть грудь 88-летней, — рассказывает 26-летняя Вэйвэй Чжан. Мы стоим неподалеку от двух вершин, вздымающихся к небу на 260 метров над поверхностью земли. И кажется, что зеленые округлости дышат. — Во время важных праздников мой народ, буи, собирается у подножия этих гор, чтобы попросить здоровья своим детям. У нас почитают женщин. Не то что у ханьцев. Поэтому наши дети чаще получают фамилию матери, а не отца.
Универсальная одежда
Вэйвэй Чжан работает гидом. На ней черные брюки с белой каемкой внизу и светлая рубашка с черными полосами, расшитыми голубым растительным орнаментом. Это не форма гида, это традиционная одежда буи. Гиды в туристических местах Гуйчжоу всегда одеты в костюмы малых народов. По 13-километровой пещере Чжицзинь туристов водят девушки в красном наряде — такой носит народ мяо. В парке Ваньфэнлинь все экскурсоводы облачены в наряды буи.
— Мы носим такие костюмы каждый день. Летом не жарко, а зимой тепло, — говорит Вэйвэй. — Наш костюм удобный и не вычурный.
— Нет, этот мне выдала компания. Я его надеваю на работу. Так государство поддерживает традиции малых народов.
— А дома все-таки переодеваешься в обычную одежду?
— Эта и есть обычная. Дома переодеваюсь в такой же костюм, но сшитый собственноручно. Мы, буи, шьем свои костюмы сами.
Большинство в меньшинстве
В нашем автобусе три китайца. Водитель и гид — из народности туцзя. А переводчик — представитель хань, доминирующего народа Китая. Он назван по имени династии Хань, которая правила в III веке до н. э. Ханьцы составляют порядка 92 % населения страны. А остальные 8 % поделены между 55 малыми народами. Большинство из них живет на юге Китая, в частности в Гуйчжоу.
— На протяжении веков ханьцы оттесняли малые народы с хороших земель на плохие, — рассказывает переводчик. — То есть в горные регионы, где почвы не приспособлены для занятий сельским хозяйством, где трудно прокладывать дороги и общаться с соседями. Там они живут по сей день, но сейчас государство заботится о малых народах, поощряет их традиции. У национальных меньшинств сегодня даже больше преимуществ, чем у ханьцев.
Две судьбы
26-летняя Вэйвэй Чжан живет в деревне Лобочжай. Ее название буквально переводится как «деревня-морковь». Это маленький населенный пункт, куда еще не добралась цивилизация. Здесь всего 15 хозяйств.
— Сегодня в наших семьях в среднем по трое детей. А раньше было по семь-восемь. Я вышла замуж поздно, в 19 лет, но обычно у нас женятся рано. Моя подруга, например, выскочила в 15, сейчас ее старшему сыну уже десять. У нас пока по двое детей. Мой муж, как и я, буи. Но сейчас никто не запрещает нам заключать брак с представителем другого народа.
— А 50 лет назад, во времена моей молодости, было по-другому. Буи женились только на буи, — рассказывает мне пожилая женщина, продающая лепешки из сладкого риса в парке Ваньфэнлинь. — В брачную ночь с невестой оставались подруги, а жених ночевал в своей семье. Супруги встречались друг с другом только во время сбора урожая. А потом опять расходились по своим домам. Они съезжались лишь тогда, когда рождался ребенок. А если после трех лет таких отношений у пары не появлялось детей, это был позор на всю деревню, и такой брак мог быть расторгнут под давлением общества или родни.
Ожившие полотна
По парку Ваньфэнлинь разбросано девять деревень. Нахуэй — одна из них. Ее название означает «поле». Дома в деревне рассказывают о традиционных занятиях местных жителей, народа буи. Многие фасады расписаны картинами: тут люди вспахивают землю, там мужчины обрабатывают рис, поочередно колотя по зернам деревянными палками. А вот на фасаде «заиграл» деревенский оркестр: среди неведомых мне инструментов, похожих на флейты и мандолины, вижу традиционную китайскую скрипку — хуцинь, двухструнный инструмент с длинным грифом. И тут же слышу его звук. Уши меня не подводят: за углом дома старик играет на хуцине, как нарисованный. А на главной площади — целый ансамбль из 13 человек. Буи — музыкальный народ. У дома неподалеку старушка перемешивает длинной палкой рис, ровным слоем рассыпанный на земле. Мимо на велосипеде проезжает молодая девушка в традиционном длинном синем платье с массивным головным убором. И говорит по мобильному.
От сердца к сердцу
У 600-летнего моста через малахитовую реку Нахуэй на каменных табуретах сидят шестеро мужчин. Пьют зеленый чай из пластиковых стаканов. Все одеты одинаково: белая сорочка с цветочной вышивкой на рукавах и черная жилетка с золотыми и красными цветами. У каждого головной убор, напоминающий тюбетейку. Старший из мужчин затягивает песню. Ему подпевают остальные. С другого берега реки раздается женский хор.
— Это такая древняя традиция народа буи, — объясняет местный житель, 26-летний Хуан Тинфу. — Раньше, когда не было телефонов и дорог, буи общались песнями. А еще с помощью песен они сватались. Каждую весну мужчины и женщины собирались по разные берега и пели друг другу. У мужчин с сильным голосом было больше шансов найти красивую жену. Если женщине нравился голос, она отвечала своей песней. Потом они знакомились. Получается, что будущие супруги буквально спевались.
— И сейчас спеваются?
— Бывает. Буи вообще очень любят петь, ни дня без музыки прожить не могут. К тому же большинство из них получают от государства деньги за свои выступления. Ведь это привлекает туристов. Так и получается: традиции привлекают туристов, а туристы помогают сохранять традиции.
Торговец рисом
— По легенде, у одного буи было три дочери. Все они жили в разных деревнях. Поэтому отец не мог решить, к какой приехать на Новый год. Он сказал, что выберет ту дочь, которая приготовит лучшее блюдо. Выиграла младшая дочь. Она покрасила клейкий рис в четыре разных цвета и подала вместе с неокрашенным рисом. Теперь мы традиционно на Новый год готовим такой цветной рис.
В продуктовой лавке в больших мисках разложен рис пяти цветов: белый, черный, красный, желтый и фиолетовый.
Сила воды
Автобус едет по извилистой дороге парка Ваньфэнлинь. Внизу вьется зеленая река, ловко огибая такие же зеленые карстовые холмы. Живописной грядой они тянутся далеко за горизонт. Пейзаж разбавлен однотипными постройками и гостиницами. Но вот замечаю дома с крышами, напоминающими неглубокие бассейны.
— Это традиционные дома буи, — объясняет водитель.
— А зачем вода на крыше?
— Вода охлаждает помещение, действует как кондиционер. А еще буи верят, что она приносит богатство. Буи всегда поклонялись водным божествам. Поэтому селились у рек, ловили рыбу. А, к примеру, мяо, самое многочисленное меньшинство провинции Гуйчжоу, занималось охотой. Они живут в горах.
Мяо и Мао
В Гуйчжоу обитает почти половина всех мяо Китая — больше четырех миллионов человек. В 1935 году будущий правитель КНР Мао Цзэдун скрывался в Гуйчжоу от преследования гоминьдановского правительства. Мяо помогли ему. Спустя 20 лет, в 1956 году, они получили автономию.
— Я — мяо, — говорит преподаватель английского, 26-летняя Чжан Юаньсинь, — а мой муж ханец. Когда у нас появятся дети, они унаследуют мою национальность. Так практичнее: у национальных меньшинств больше льгот. При приеме на государственную работу у мяо преимущество перед хань. Нам дают дополнительные бонусы при поступлении в университет. У ханьцев их нет. Когда я поступала, у меня уже было 20 баллов только за то, что я мяо. Их хватило, чтобы приняли без экзаменов. Я хочу, чтобы у наших детей были такие же привилегии.
По законам династии Мин
В деревне Тяньлун живет около 1400 семей. Все они — непризнанный народ туньбао. Его название происходит от слов «деревня» и «крепость». Самые распространенные фамилии среди жителей: Чжан, Шэн, Чэнь и Лун. При династии Мин они были очень популярны среди чиновников. По легенде, деревню Тяньлун основали императорские войска в 1388 году. В это время в провинции Юньнань вспыхнуло восстание против династии Мин. Император Хунъу отправил больше 300 тысяч воинов урегулировать вопрос. По дороге домой часть из них осталась в соседней провинции Гуйчжоу. А небольшая группа основала деревню Тяньлун в окрестностях города Аньшунь. С тех пор, если верить туристической брошюре, жизнь в Тяньлуне не сильно изменилась. Но можно поверить и своим глазам: вот уже 15 лет, как деревня Тяньлун, сохранившая культуру древних времен, открыта для туристов. Вход — минимум 60 юаней (600 рублей).
Замок долголетия
Каменные дома старинной кладки, множество лавок вдоль канала: ремесленники Тяньлун при тебе чеканят традиционные серебряные украшения тунбао и расписывают ткань в технике батик. Продавец протягивает мне маленький серебряный браслет с висящим на нем большим замком:
— Такой браслет мы надеваем детям на руку сразу после рождения.
— А почему на нем замок?
— Это замок долголетия. Так мы желаем детям длинной жизни.
— И его нужно носить каждый день, не снимая? — интересуюсь я.
— Да, лет до 12–13, пока не вырастет рука. А потом мы дарим детям другие браслеты, побольше. А этот семья сохраняет и передает следующему ребенку. Стоит 50 юаней, купишь?
— А это что за фартук?
— Традиционный. Женщины деревни Тяньлун за свою жизнь носят всего два фартука: первый им дарит мать, второй — муж. Хорошая вещь, бери.
Опера без сцены
Во дворе, окруженном старинными каменными постройками, вот-вот начнется представление. На деревянных лавках сидят туристы. Сцены нет. Прямо перед зрителями появляются актеры в устрашающих деревянных масках, подобных тем, что развешаны на каменных стенах. Отсутствие сцены — главная особенность театра Dixi, «оперы на голой земле», ведущей свою историю с раннего периода империи Мин.
— Это очень древний театр. Таких больше нет нигде в Китае, только здесь, в городском округе Аньшунь, — говорит администратор театра.
— А женщины у вас выступают? — спрашиваю я.
— А местные жители приходят на представления?
— По особым случаям. Для них это праздничная традиция: когда-то такие представления устраивали только в Новый год или во время сбора урожая в августе-сентябре. Сегодня оперу для туристов показывают каждый день.
Курить бамбук
У дороги сидит старый китаец, продает фрукты. Вокруг кипит жизнь. Проносятся автобусы и мопеды. Рядом местные готовят что-то в самодельных жаровнях. За столиками группа туристов щелкает китайскими палочками. А старец неторопливо курит бамбуковую трубку. Она длинная, сантиметров 50. Сбоку вмонтирован металлический конус. В нее он засыпает табак. И скрывается за облаком дыма.
Нажмите для увеличения
Ориентировка на местности
Гуйчжоу, Китай
Административный центр: Гуйян
Площадь провинции Гуйчжоу: 176 000 км2
Население: 35 000 000 чел.
Плотность населения: 199 чел/км2
Этнический состав:
хань — 62 %,
мяо — 12 %,
буи — 8 %,
дун — 5 %,
а также еще 52 народности
ВВП на душу населения: 4297 долл. (31-е место из 31 провинции Китая; для сравнения: ВВП Китая на душу населения — 7989 долл.)
Достопримечательности: водопад Хуангошу (высота 78 м) — один из самых крупных в Китае, пещеры Чжицзинь (протяженность — 13,5 км), геологический парк Ваньфэнлинь.
Традиционные блюда: кислый томатный суп с рыбой, курица гунбао (обжаренная с перцем, имбирем и чесноком), жаренный с яйцом рис.
Традиционные напитки: маотай (крепкий напиток из зерновых, названный в честь города Маотай), зеленый чай.
Сувениры: традиционные серебряные украшения, батик.
Расстояние от Москвы до Гуйяна
6280 км (от 12 часов в полете без учета пересадок)
Время опережает московское на 5 часов
Виза оформляется в визовом центре
Валюта юань (10 CNY
Фото: SIME / Vostock Photo (x2), Hemis (x10), Photononstop / Legion-media, Legion-media (x3)