Что означает николаевская шинель
Шинель николаевская
Смотреть что такое «Шинель николаевская» в других словарях:
шинель — и, ж. chenille f. 1. Название ткани. Шинель шелковая всяких цветов. Тариф 1782. Байка, сделанная из шелковых охлопков, шинель шелковая, белая и черная дымка. В Мануфактур коллегии сведений о выработке не имеется. 1801. // Золотников Конт. блокада … Исторический словарь галлицизмов русского языка
ШИНЕЛЬ — ШИНЕЛЬ, шинели, мн. и (шинеля прост.), жен. Форменное военное пальто со складкой на спине и хлястиком. Серая шинель. Солдатская шинель. Кавалерийская шинель (длинная, с большим разрезом). Красноармейская шинель. || Форменное гражданское пальто… … Толковый словарь Ушакова
ШИНЕЛЬ — ШИНЕЛЬ, и, жен. 1. Форменное пальто со складкой на спине и хлястиком. Офицерская ш. Ш. железнодорожника. Серые шинели (перен.: о солдатах; устар.). 2. В России во 2 й половине 19 в.: мужское пальто свободного покроя с меховым воротником и… … Толковый словарь Ожегова
Николай I — В Википедии есть статьи о других людях с именем Николай I (значения). Николай I Николай Павлович Романов … Википедия
Сибирский кадетский корпус — Эта статья о военном учебном заведении (Сибирский/Омский кадетский корпус) Российской империи. Об Омском кадетском корпусе России см. Омский кадетский корпус (Россия). Сибирский ( Омский ) кадетсткий корпус … Википедия
НИКОЛАЕВСКИЙ — НИКОЛАЕВСКИЙ, николаевская, николаевское. 1. Относящийся ко времени царствования Николая I (ист.). Николаевский солдат. Николаевская шинель. 2. Относящийся ко времени царствования Николая II (неол. ист. разг.). Толковый словарь Ушакова. Д.Н.… … Толковый словарь Ушакова
Сосновский, Лев Семенович — Сосновский Л. С. (1886 1937; автобиография). Род. в 1886 г. в гор. Оренбурге. Самые ранние воспоминания рисуют небольшую переплетную мастерскую, где верстаки до потолка загружены книгами, отданными в переплет. Я, маленьким мальчиком лет семи,… … Большая биографическая энциклопедия
Русский язык — У этого термина существуют и другие значения, см. Русский язык (значения). Русский язык Произношение: ˈruskʲɪj jɪˈzɨk … Википедия
Ёжик в тумане — Ёжик в тумане … Википедия
Николай 1 — Николай I Павлович … Википедия
Что означает николаевская шинель
Та самая Николаевская шинель
Вернемся еще раз к портрету молодого Афанасия Афанасьевича Фета «в Николаевской шинели, работы глухонемого Гампельна» – сегодня немного расскажем о шинели.
Сам предмет этот, благодаря гоголевскому перу, приобрел в нашем восприятии нечто сакральное. Слышишь слово «шинель» – и тут же вспоминаешь бедного Акакия Акакиевича. Дальше, пожалуй, Грушницкого, которому солдатская шинель придавала вид романтический.
Между тем в шинели ничего особо романтического, а уж тем более сакрального нет. Николаевская шинель – это пальто. Очень удобное теплое пальто особого фасона.
Предполагают, что само слово «шинель» произошло от французского «chenille» – утренняя одежда. Утренняя одежда обычно свободная и удобная. Николаевская шинель – это широкое пальто с хлястиком. Хлястик сзади стягивал лишнюю ткань и придавал шинели форму. Если отстегнуть хлястик, то шинель превращалась в плащ, а в походных условиях – в одеяло. Шинели для кавалеристов шились длиннее, чем для пехоты – в случае непогоды распущенные полы шинели служили попоной для лошади.
Шинели шились из сукна – шерстяной или полушерстяной ткани, у которой волокна шерсти плотно переплетены между собой, сбиты, что закрывают все промежутки между нитями, придавая ткани вид войлока. Поэтому шинели очень теплые. В суровые морозы шинель, благодаря ее ширине, можно было надеть на полушубок. Сукном Россия была обеспечена благодаря Петру I. По царскому указу в Москве и Казани были открыты суконные мануфактуры, которые и работали на армию.
В армии шинель появилась благодаря Павлу I. Павловская солдатская шинель первоначально шилась из белого сукна. В 1799 году здравый смысл возобладал, и был утвержден темно-зеленый цвет шинельного сукна. А с 1802 года шинели – причем не только солдатские, но и офицерские – стали шить из некрашеного сукна, в целях экономии.
Вот как пишет об этом В. М. Глинка («Русский военный костюм XVIII – начала XX века»):
«В 1802 году введены не только для пехоты, но и для гарнизонной службы в непогоду и зимой солдатские шинели некрашеного грубого сукна с цветными стоячими воротниками, носимые в казармах и в лагерях без мундира, прямо на рубаху. Застегнутая по средней линии груди на семь пуговиц и перетянутая сзади в талии клапаном с двумя вертикально расположенными пуговицами, такая шинель имела под воротником ряд складок, делавших ее при надобности подобной плащу. Рукава кроились очень длинными и отворачивались в виде круглого обшлага, который можно было по мере надобности, например в мороз, сдвинув, удлинить, чтобы закрыть кисти рук. С ничтожными изменениями этот покрой солдатской шинели просуществовал около полустолетия. Одновременно введены офицерские шинели серого сукна. Кроме цветного стоячего воротника, они имели еще и пелерину длиной до локтя. В том же году как отличие унтер-офицеров подтверждена обшивка галуном воротников и обшлагов их мундиров».
Таким образом, с начала царствования Александра I шинель становится повседневным предметом военного гардероба. Носили шинель и штатские – от гимназистов и студентов до пожарных и чиновников государственной службы. У штатских шинели были разного цвета. Гимназисты, к примеру, носили двубортные шинели светло-серого цвета, а униформа чиновников министерства просвещения была темно-синего цвета.
Свое неофициальное название шинель такого фасона получила в честь Николая I.
«20 мая 1855 года походные шинели заменили плащи или плащи-пальто. – пишет А. В. Печейкин, ведущий научный сотрудник Центрального пограничного музея. – Они были двубортными, из серого сукна, с отложным воротником, с горизонтально прорезанными карманами, имели по 6 пуговиц на каждый борт. Зимой разрешалось пристегивать воротник из черной смушки».
Можно сделать вывод, что портрет кисти Гампельна был написан до 1855 года – на плечо Фета накинута именно николаевская шинель.
Перестав быть частью офицерской формы, николаевская шинель вернулась как удобная и даже модная одежда в начале XX века. Ю. В. Макаров вспоминает: «Очень многие офицеры заводили себе так называемые «Николаевские» шинели, из серого сукна с пелериной и с бобровым или под бобра воротником. Одежда эта была очень дорогая, не меньше 200 рублей, а с настоящим бобром и больше, – очень красивая и в зимние холода незаменимо удобная и приятная, особенно когда приходилось надевать эполеты. Завести себе «николаевскую шинель» была мечта каждого молодого офицера» («Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917»).
Таким образом, на плече молодого Фета на портрете Гампельна – дорогая (этот вопрос для него болезненный), но теплая, красивая и практичная форменная одежда, вовсе не доставлявшая ему неудобств, в отличие от парадного белого колета.
Шинель (франц. chenille — мужской утренний костюм)
По нынешним понятиям — это форменное военное или гражданское пальто. Военная шинель — со складкой на спине и хлястиком. В России середины XVIII века шинелью называли, как и у французов, утреннюю домашнюю одежду, что-то вроде пижамы (сама пижама известна с 1-й половины XIX в. сначала в Англии).
История военной шинели в России начинается при Екатерине II, с 1764 года. Тогда офицерам пехоты положили длинные, ниже икр, сюртуки; не возбранялось подбивать их мехом, чтобы зимой не страдать от морозов.
Павел I, как только занял трон, отменил теплые сюртуки вместе с другими послаблениями, введенными в армии его матушкой (по настоянию Г. Потемкина).
Военная шинель, подобная той, что носят сегодня, введена при Александре I. У солдат она была из грубого сукна, семь пуговиц на груди, высокий воротник; узкая и длинная до земли; на марше ее полы подворачивали. Могла служить и плащом и одеялом.
Офицеры носили свою шинель вне строя — у них она была без погон со стоячим воротником и пелериной. Такой она дожила до 1914 года, только воротник стал отложной.
Солдатская шинель с отложным воротником и хлястиком, мало отличающаяся от современной, введена в 1877— 1878 годах в русско-турецкую войну. С Первой мировой войны ее стали застегивать на крючки. Обшлага рукавов можно было удлинять по желанию, чтобы защитить руки от мороза. Гражданская шинель середины XIX века представляла собой плащ с рукавами и «вислым» воротником. Шинель важных чиновников и богатых коммерсантов имела пелерину и бобровый воротник и называлась николаевской.
Такую шинель не принято было застегивать, ее щегольски запахивали.
Николаевскую шинель еще в начале XX века носили и богатые студенты — «белоподкладочники» (прозваны так за дорогую белую подкладку их сюртуков).
Обычная шинель студентов университетов этого времени была из зеленоватого касторового сукна с голубыми петлицами. Зимой к ней пристегивали черный каракулевый воротник.
Изнанка шинели: о чем же на самом деле повесть Гоголя?
Приблизительное время чтения: 17 мин.
«Шинель» — одно из самых известных произведений русской литературы. Но, к сожалению, эту великую повесть чаще всего воспринимают как попытку Гоголя обличить социальное зло. Однако в ней есть гораздо более глубокий смысл. Она обращена к каждому из нас и в иносказательной форме говорит о том, как грех разрушает человеческую душу.
Что происходит?
Сюжет «Шинели» прост. Мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин переписывает бумаги в департаменте, с кротостью сносит насмешки коллег, довольствуется малым. Но вот у него приходит в негодность старая шинель, и он вынужден приобрести новую. Копит деньги, отказывает себе во всем — и в итоге становится счастливым обладателем новой шинели. Но счастье длится недолго — Башмачкина, возвращающегося ночью из гостей, грабят, отнимают шинель. Он пытается хлопотать перед высоким начальством, чтобы помогли вернуть шинель, получает суровую отповедь, простужается, заболевает и умирает. Но после смерти становится привидением и по ночам отнимает шинели у прохожих: мстит за свою обиду. Ограбив таким образом генерала, отказавшего ему в прошении, привидение исчезает. Вот, собственно, и все.
Как это трактовалось?
Повесть «Шинель» была опубликована в 1842 году. Критики (и в первую очередь Виссарион Белинский) восприняли ее как жесткий социальный памфлет, как голос в защиту униженных и оскорбленных. Бедного Акакия Акакиевича трактовали как жертву несправедливой социальной системы, страдающую от бюрократии и произвола. После Гоголя эту же тему (страдания мелкого чиновника от бессердечия чиновников крупных) разрабатывали многие русские писатели. Известный литературовед Дмитрий Чижевский (1894–1977) в 1938 году опубликовал работу «О повести Гоголя “Шинель”», в которой насчитал более сотни рассказов и повестей на эту тему.
Поэтому фраза, ошибочно приписываемая Достоевскому*, «Все мы вышли из гоголевской “Шинели”» в определенном смысле верна: действительно, «Шинель» породила целую литературную традицию.
Такая трактовка «Шинели» перешла и в советское литературоведение, а из него, конечно, в школьный курс литературы. И хотя советской власти нет уже четверть века, в современных школах чаще всего по инерции говорят то же самое. Вот и думают семиклассники, что Акакия Акакиевича потому следует жалеть, что он — жертва несправедливой власти.
Другой подход
Не все, конечно, были согласны с такой социально-политической трактовкой. В свое время замечательный русский писатель Борис Зайцев (1881–1972) писал о таких толкованиях: дьявол «напустил тумана в глаза и навел марево на людей, казалось бы, обязанных Гоголя понять». А еще раньше, в 1847 году, известный поэт и литературный критик Аполлон Григорьев (1822–1864) писал: «…В образе Акакия Акакиевича поэт начертал последнюю грань обмеленья Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного…»
Надо учитывать, что волновало Гоголя на момент написания «Шинели», чем он в те годы жил и дышал. А жил и дышал он православной верой. Известнейший исследователь духовного наследия писателя, протоиерей Василий Зеньковский, писал, что как раз в то время у Гоголя произошел «. духовный перелом, связанный с крушением эстетической утопии, перешедший потом в живую потребность религиозного понимания творчества и жизни». Насчет перелома, конечно, можно поспорить — другие исследователи полагают, что Гоголь всегда был глубоко верующим православным христианином, что его духовное развитие шло без резких поворотов, но вот что действительно очевидно — в 40-е годы XIX века Гоголя волновали вопросы религиозные: вопросы духовного делания, духовной борьбы. Он конспектировал святоотеческую литературу (читая ее, кстати, и на греческом), ежедневно молился (как отмечает доктор филологических наук Владимир Воропаев в своей книге «Духовная биография Гоголя», его молитвенное правило было куда обширнее, чем у большинства мирян).
И вот именно на таком фоне, в таком настроении Гоголь пишет «Шинель». Наивно было бы думать, что в повести не заложены все эти духовные вопросы. Дмитрий Чижевский вполне резонно замечает, что от «Шинели» «надо ждать попытки разрешения сложных психологических вопросов, а не простого повторения аксиом (“я брат твой”) и избитых истин (и “крестьянки, то бишь бедные чиновники, чувствовать умеют”)».
В постсоветское время на религиозную подоплеку «Шинели» обратили внимание многие ученые, специалисты по творчеству Гоголя — к примеру, С. А. Гончаров, В. А. Воропаев.
Духовная драма
Попробуем разобраться, что же в ней происходит.
Почти святой
В начале повести Гоголь рисует нам Башмачкина как человека мало сказать скромного, но совершенно смиренного, беззлобного. «В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним…»
Даже само имя его, Акакий Акакиевич, неслучайно. Здесь Гоголь, вполне вероятно, делает намек на подвижника Акакия из «Лествицы» преподобного Иоанна Синайского — книги, ставшей классикой святоотеческой литературы, которую прочли если не все, то очень многие всерьез верующие люди. Послушание подвижника Акакия было столь велико, что даже после смерти тот не мог ослушаться своего старца. А удвоение имени, Акакий Акакиевич, — это, можно сказать, смирение в квадрате.
Герой «Шинели» — образец смирения, он абсолютно лишен тщеславия — порока, противостоящего смирению. В этом он радикально отличается от своих сослуживцев, стремящихся к почестям, выстраивающих карьеру.
Трудно не согласиться с доктором филологических наук Сергеем Гончаровым в том, что «. Акакий Акакиевич наделен чертами аскета-подвижника, “молчальника” и мученика. Убогость и “ничтожность” героя, его невзрачность предстают формами отъединенности от мира, его особой отмеченностью, знаком исключительности».
Заметим, что Гоголь, создавая перед читателем портрет Башмачкина, делает это с иронической интонацией, но на самом-то деле ирония тут не выражает авторского отношения к герою. Тут все тоньше — эта ирония иллюстрирует воспринимающее героя сознание. Гоголь как бы намекает читателю: вот так вы, люди обычные, приземленные, могли бы воспринять моего героя. Я показываю вам его вашими глазами. Таково ваше зрение.
Но вернемся к Акакию Акакиевичу. Тот не просто добросовестно исполняет свое дело, переписывание бумаг, — он исполняет его ревностно. Для него это смысл жизни, это дает ему высшую радость. «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрешнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра».
Символом чего является это переписывание? Символом служения, символом благословленного Богом труда, символом подчинения всего себя Промыслу Божиему.
Искушение святого Акакия
Тем не менее эта святость Акакия Акакиевича дала трещину. Когда у него возникла потребность в новой шинели (сама по себе вполне естественная, вовсе не греховная), то все свои душевные силы, все свои устремления он направил на эту шинель. Та оказалась для него не просто предметом одежды, а целью жизни, высшей ценностью. Вещь становится для него идолом. «Он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели». Акакий Акакиевич кардинально меняется: «С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась проходить с ним жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель».
Прежний образ жизни, прежние цели для него поблекли. Мы помним, какой радостью для него было переписывание бумаг. Теперь же, в мыслях о шинели, «Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул “ух!” и перекрестился». Вроде бы мелочь, но это знаковый момент, и мы еще вернемся к нему.
Пока же зададимся двумя очевидными вопросами. Во-первых, почему именно шинель? Почему именно такое искушение оказалось непосильным для Башмачкина? Во-вторых, почему он вообще оказался слаб, почему его прежняя «почти святость» не защитила его?
Грех нашего времени
Почему шинель? Вспомним, что перед нами не психологическая проза (в ее современном понимании), а притча. Повесть про Акакия Акакиевича — это не только и не столько про конкретного героя, тут надо искать иносказание. Акакий Акакиевич символизирует не просто человека как такового, но более конкретно — общество, современное Гоголю. Деньги и вещи — вот та страсть, которая была писателю особенно ненавистна. И дело не только в корыстолюбии, тут сложнее. Для человека, который предпочел внешнюю жизнь внутренней, духовной, вещь становится высшей ценностью, а значит, воспринимается уже не только «функционально», как средство решить ту или иную бытовую проблему, но как самодостаточная цель. Такой человек стремится к бытовому комфорту, стремится окружить себя удобными вещами. Но в этом своем стремлении к комфорту он реализует — неправильным, недолжным образом! — все силы своей души. Важный момент: обретя новую шинель, Акакий Акакиевич думает, что «В самом деле, две выгоды: одно то, что тепло, а другое, что хорошо». В этом «хорошо» вся суть.
Акакий Акакиевич ранее смиренно сносил то, что другого повергло бы в отчаяние: тупик карьеры, издевательства окружающих, скудная пища, бедность, одиночество, отсутствие каких-то развлечений. Но вот искушения комфортом он не выдержал, тут его духовная броня треснула.
Почему именно тут? Потому что именно об этой болевой точке русского общества и хотел сказать Гоголь. Есть страсти извечные, присущие любым временам, — зависть, гнев, похоть, стяжательство и так далее, но бывает, что какие-то страсти особенно обостряются в ту или иную эпоху в силу господствующего в ней умонастроения. Таким умонастроением в 40-е годы XIX века стал если не массовый, то очень и очень заметный отход от Бога русских образованных людей. А свято место пусто не бывает, и потому высшей ценностью для них стало внешнее: карьера, богатство, комфорт. Повторим: сами по себе и карьера, и богатство, и комфорт не греховны, это просто условия жизни. Но грехом становится их обожествление.
Как раскололась сталь
А теперь попробуем разобраться, что же не так было со «святостью» Акакия Акакиевича, почему он сломался.
Есть в народе такое выражение: «свят, да неискусен». Это можно сказать и про Башмачкина. Его смирение, кротость — они даны ему изначально, как дар Божий, а не достигнуты сознательной работой над собой. Они — не результат следования за Христом, борьбы со своими страстями, наблюдения за своими помыслами, искреннего покаяния и, естественно, жизни в Церкви. Если душу Акакия Акакиевича и можно сравнить со сталью, то это не закаленная сталь, она хрупкая, и достаточно даже не сильного, но точного удара в нужное место, чтобы ее расколоть.
Тут, однако, можно возразить: раз уж «Шинель» — это притча, где о духовной жизни говорится иносказательно, то как же там может быть напрямую упомянуто о Боге, о вере? В правильной, классической притче ведь все это должно быть вынесено за скобки, чтобы читатель самостоятельно сделал нужные выводы.
На это можно ответить, что «Шинель» — произведение все-таки более сложное, более многогранное, чем просто притча, и в ней совмещаются как аллегория, так и психологически точное описание человеческой души. Нельзя сказать, что действие «Шинели» происходит in vitra, в стерильных, лабораторных условиях. События разворачиваются в конкретное время — 30-40-е годы XIX века в конкретном месте — Санкт-Петербурге. Соответственно, неявно предполагается, что есть и Церковь, и вера. Да почему неявно? Вернемся к эпизоду, когда, задумавшись о шинели, Акакий Акакиевич едва не допустил описки в тексте. Какова его реакция? Едва не вскрикнул «ух!» — и перекрестился. Крестится, кстати, и его квартирная хозяйка, когда в болезненном бреду Акакий Акакиевич нецензурно ругает обидевшего его генерала. Значит, какие-то бытовые проявления христианской веры, на уровне привычек, героям «Шинели» присущи. Следовательно, вполне допустимо ставить вопрос: а на более глубоком уровне?
А на более глубоком уровне Акакий Акакиевич о Боге не вспоминает, с христианских позиций свою ситуацию не оценивает. Ему даже в голову не приходит перекреститься, когда портной Петрович убеждает его потратиться на новую шинель.
И если уж вспоминать, что Акакий Акакиевич в «Шинели» интересен не столько сам по себе, сколько тем, что призван нечто символизировать, то заметим: символизирует он именно что отход от веры многих русских православных людей. Отход не громкий, не демонстративный, не на идейном уровне, а тихий, бытовой. Такие люди не то чтобы сомневаются в бытии Божием — они просто о Боге не задумываются, их волнуют совсем другие вещи. Красиво бумагу переписать. или новую шинель пошить.
Мысль Гоголя здесь совершенно очевидна: не думая о Боге, не сверяя свои поступки с Его заповедями, не прося Его о помощи, человек оказывается совершенно беззащитным перед грехом и перед соблазнителем.
Как действует страсть
В «Шинели» есть и соблазнитель — портной Петрович, который тоже ведь важен не сам по себе, не как «типичный представитель своей профессии», а как символ. А символизирует Петрович именно что сатану или, вернее, мелкого беса.
Знаков принадлежности портного к нечистой силе в повести Гоголя немало. «Одноглазый чорт», — называет его жена. Ей вторит рассказчик, говоря, что Петрович, бывая «в трезвом состоянии крут, несговорчив и охотник заламывать чорт знает какие цены», да и герой вспоминает, что «…за Петровичем водилась блажь заломить вдруг чорт знает какую цену…», сидит Петрович «на широком столе», подвернувши «под себя ноги свои как турецкий паша», а в руках у Петровича «круглая табакерка с портретом какого-то генерала, какого именно неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки». В связи с этим Дмитрий Чижевский в своей работе «О “Шинели” Гоголя» замечает: «Чорт безлик!» И далее продолжает: «Начитанный в религиозной литературе, знаток и собиратель фольклорного материала… Гоголь, конечно, знал об этой безликости чорта в христианской и фольклорной традиции».
Кто-то, возможно, воспримет этого «чорта» просто как фигуру речи. Но художественный прием в том и заключается, что, повторяя раз за разом «фигуру речи», писатель воздействует на сознание читателя, понуждая его вспомнить исходный смысл этого затрепавшегося слова. Кроме того, для нас, современных людей, «черт» не кажется каким-то особым словом, а вот во времена Гоголя это было крепким выражением, на грани неприличия. Можно вспомнить момент из «Мертвых душ»: «Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей чорта.
Чорта помещица испугалась необыкновенно. “Ох, не припоминай его, Бог с ним!” —вскрикнула она, вся побледнев».
Символично и то, что олицетворяющий черта Петрович — именно портной, то есть изготовитель вещи, которая теперь становится судьбой человека.
Гоголь подробнейшим образом описывает, как Петрович обольщает Акакия Акакиевича и как поначалу тот сопротивляется: «хотел было уже, как говорится, на попятный двор, но. » — но растерялся. Не вспомнил о Боге, не помолился хотя бы мысленно, не перекрестился — и потому его сопротивление быстро было сломлено.
А когда оно было сломлено, то у героя началась новая жизнь — «как во сне». Акакий Акакиевич уже не контролирует себя. «. вместо того, чтобы пойти домой, пошел совершенно в противную сторону, сам того не замечая». Это слово здесь важно. Казалось бы, уместнее было написать «противоположную», но Гоголь хотел показать, что герой лишился своей воли и что с ним происходит именно то, о чем предупреждал апостол Павел: ибо не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех
(Рим 7:15–17).
Чем больше мечтает Акакий Акакиевич о новой шинели, тем сильнее меняется его образ жизни. Мало того, что он теперь жестко экономит каждую копейку — но и прежнее дело перестало приносить ему радость. Раньше он брал со службы бумаги домой и переписывал — теперь перестал это делать и проводил время в праздности. Теперь после обеда он «уж ничего не писал, никаких бумаг, а так. », «сибаритствовал на постеле. ». Если раньше он ходил по улицам, ни на что не обращая внимания, то теперь засматривается на витрины.
Причем нельзя даже сказать, что у Акакия Акакиевича появились какие-то новые интересы, что ему открылись какие-то новые горизонты жизни. Нет, его любопытство — скучающее. И скука все больше и больше заполняет его жизнь.
Особенно ярко это показано в сцене, где мечта, наконец, сбылась, новая шинель куплена, и сослуживцы устраивают по этому поводу вечеринку, куда и приглашают Башмачкина. Обратим, кстати, внимание, что если раньше, до новой шинели, они его либо не замечали вообще, либо издевались, то теперь, став обладателем новой шинели, он становится им интересен. То есть как человек, как личность он для них ничто, но как обладатель некой вещи приобретает в их глазах некую значимость. Очень характерная деталь.
Но куда важнее, что Акакий Акакиевич отправляется на вечеринку вынужденно. До того, как в его жизни появилась мечта о новой шинели, он поступал так, как ему хотелось, как ему свойственно, то есть был свободен. Теперь же, с новой шинелью, он открывает для себя существование светских условностей, которым приходится подчиняться через «не хочу». Ему не хотелось идти на эту вечеринку, но отказаться было бы неприлично. Он приходит туда — и сразу же ощущает себя в этой среде лишним: «Все это: шум, говор и толпа людей, — все это было как-то чудно Акакию Акакиевичу. Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою; наконец подсел он к игравшим, смотрел в карты, засматривал тому и другому в лица и чрез несколько времени начал зевать, чувствовать, что скучно. »
Став пленником своей страсти, человек не только теряет свободу, не только оказывается вынужден вписаться в новый, чуждый ему формат жизни, но и никакой радости от этого не испытывает. Акакий Акакиевич, казалось бы, достиг, чего хотел, стал счастливым обладателем новой шинели — но очень скоро счастье его съеживается, в душе возникает пустота.
И просто огромной, зияющей дырой становится эта пустота, когда на обратном пути из гостей его грабят, отнимают шинель. Казалось бы, жизненной трагедии не произошло, его не убили, не искалечили, не пустили по миру, он «остался при своих», то есть мог бы жить, как и раньше — со старой своей драной шинелью, усердно переписывая бумаги. «Бог дал — Бог взял», мог бы он сказать себе. Но нет — потеря шинели стала для Акакия Акакиевича метафизической катастрофой. Потому что прежней своей невозмутимости, кротости и благодушия он уже лишился, прежний смысл жизни потерял, и это его ранит куда сильнее, чем петербургский холод. Его отчаянные попытки вернуть шинель, хлопоты, унижение перед «значительным лицом», а после, в горячечном бреду, бунт — это ведь попытки вернуть себе не материальную вещь, а именно что смысл жизни.
Смерть после смерти
Умирает тело, но душа умереть не может. Однако вне покаяния она вознестись к Богу неспособна, и потому призрак Акакия Акаки евича мечется в ледяном пространстве пустынного города и в злобе своей мстит всем подряд.
На первый взгляд эта месть кажется торжеством справедливости, но если вдуматься, то какая уж тут справедливость? Напротив, Гоголь достаточно ясно показал, чем обернется для человечества торжество «последних», которые стали «первыми». Бунт опустошенного человека страшен. По сути, Гоголь рисует здесь образ будущей русской революции, и мы слышим ее лозунг «Грабь награбленное!» В финале повести Гоголь показывает, как «преобразует мир» духовно опустошенный человек: «. и под видом стащенной шинели сдирая со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели». Тут уже слышатся крики героев из поэмы Блока «12»: «Эх! Эх, без креста! Тра-та-та!» Неслучайно на следующий день после завершения своей поэмы Блок записывает в дневнике: «. страшный шум во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь».
Вновь повторим: повесть Гоголя не о бедном чиновнике, уничтоженном огромной государственной машиной. Она — о духовном тупике, в который зашло общество, забывшее Христа. Жаль, что до сих пор не все это видят.
| Читайте также:
Все материалы «Фомы» о Гоголе
Подготовил Виталий Каплан
Иллюстрации Максима Корсакова