Что почитать преступление и наказание

Что ещё почитать: как «Преступление и наказание»

Произведений, похожих на «Преступление и наказание», впрочем, не так уж и много. Творение Достоевского сложно сравнивать с другими книгами – всё-таки это абсолютно самобытная вещь. С другой стороны, её влияние на культуру и литературу очень велико, а значит, под впечатлением от Достоевского точно создавались десятки произведений. Мы нашли четыре такие книги, вот они:

Посторонний

Портрет Дориана Грея

Тайная история

Братья Карамазовы

Для начала самый очевидный совет: если вам понравилась одна книга Достоевского, возьмитесь за другие книги Достоевского. В галерею мы включили «Братьев Карамазовых», но обязательно стоит прочитать и «Идиота», и «Бесов». Писатель неповторим в размышлениях о душе, сомнениях и страстях, раздирающих простого человека. Кажется, никто так не умел описать обжигающий и согревающий огонь, что горит внутри людей, как Достоевский. Только будьте осторожны: передозировка Достоевским может привести к тоске, беспричинной печали и приступам осеннего сплина. Это не шутка, многие читатели признаются, что не могут читать больше двух книг Достоевского подряд – слишком тяжело.

Вам может понравиться материал «В каком порядке читать книги Достоевского» – в нём даём наш, авторский способ читать книги классика. И даже рекомендуем сериалы!

«Посторонний» Альбера Камю – ещё одно произведение, которое делает свой вклад в размышления о преступлении, наказании, совести, грехе и чувстве вины. Оно совсем не похоже на «Преступление и наказание» по форме, зато имеет удивительные пересечения по содержанию и смыслу. Обязательно стоит прочитать!

Неплохо сочетается с темой и «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. История молодого человека, погрязшего в грехах и совершенно потерявшего представление о расплате, оттеняет сюжет про Раскольникова. Две эти линии не напоминают друг на друга, но всё равно чем-то похожи. А ещё «Портрет» – тоже классика, которую полезно знать и интересно читать.

Но что же наши современники? Включили в список книг, похожих на «Преступление и наказание», Донну Тартт с её «Тайной историей». Это одна из тех книг, что одинаково умны и увлекательны – настоящее удовольствие для ценителя хорошей литературы.

Если вам понравился этот материал, читайте также «Что ещё почитать: «Как Робинзон Крузо» Даниэля Дефо».

Источник

Преступление и наказание

Оглавление

О произведении

«Преступление и наказание» (1866) — «психологический отчет одного преступления», первый из романов «великого пятикнижия» Ф. М. Достоевского, куда входят также «Идиот» (1868), «Бесы» (1871—72), «Подросток» (1875) и «Братья Карамазовы» (1879—80).

Отзывы критиков

ПРАВОСЛАВНОЕ ВОЗЗРЕНИЕ, В ЧЕМ ЕСТЬ ПРАВОСЛАВИЕ: Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты, но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, — есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием.

— Ф. М. Достоевский. Из заметок к черновым редакциям романа «Преступление и наказание», запись от 2 января 1866.

Ихним реализмом — сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты.

Г-н Тургенев вёл дело начистоту, не прибегая к грязненьким инсинуациям. Не так поступает г-н Ф. Достоевский. Он не говорит прямо, что либеральные идеи и естественные науки ведут молодых людей к убийству, а молодых девиц к проституции, а так, косвенным образом, даёт это почувствовать.

Начало этого романа наделало много шуму, в особенности в провинции, где все подобного рода вещи принимаются, от скуки, как-то ближе к сердцу. О новом романе говорили даже шепотом, как о чем-то таком, о чем вслух говорить не следует С этого именно времени научное слово „анализ“ получило право гражданства в провинциальном обществе, которое прежде его совсем не употребляло, — и новое слово, как видно, пришлось по вкусу. Только, бывало, и слышишь толки: „Ах, какой глубокий анализ! Удивительный анализ. “ „О, да! — подхватывала другая барыня, у которой и самой уже возбудилось желание пустить в дело это новое словечко, — анализ действительно глубокий, но только, знаете ли что? — прибавляла она таинственно, — говорят, анализ-то потому и вышел очень тонкий, что сочинитель сам был. “ — при этом дама наклонялась к уху своей удивленной слушательницы. „Неужели. “ — „Ну да, зарезал, говорят, или что-то вроде этого. “».

— Б.п. «Гласный суд» (1867)

«Раскольников, есть истинно русский человек именно в том, что дошел до конца, до края той дороги, на которую его завел заблудший ум. Эта черта русских людей, черта чрезвычайной серьезности, как бы религиозности, с которою они предаются своим идеям, есть причина многих наших бед. Мы любим отдаваться цельно, без уступок, без остановок на полдороге; мы не хитрим и не лукавим сами с собою, а потому и не терпим мировых сделок между своею мыслью и действительностью. Можно надеяться, что это драгоценное, великое свойство русской души когда-нибудь проявится в истинно прекрасных делах и характерах. Теперь же, при нравственной смуте, господствующей в одних частях нашего общества, при пустоте, господствующей в других, наше свойство доходить во всем до краю — так или иначе — портит жизнь и даже губит людей».

— Н. Н. Страхов. «Преступление и наказание» (1867)

«Только его («Преступление и наказание») и читали в этом 1866 г., только об нем и говорили охотники до чтения, говорили, обыкновенно жалуясь на подавляющую силу романа, на тяжелое впечатление, от которого люди с здоровыми нервами почти заболевали, а люди с слабыми нервами принуждены были оставлять чтение».

— Н. Н. Страхов. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском (1883)

Общий дух романа, неуловимый, неопределимый, еще гораздо замечательнее всех отдельных поразительных его эпизодов: как — это тайна автора, — но он действительно подносит нам и дает ощутить преступность всеми внутренними фибрами нашего существа. «Преступление и наказание» — самое законченное в своей форме и глубокое по содержанию произведение Достоевского, в котором он выразил свой взгляд на природу человека, его назначение и законы, которым он подчинен как личность.

— В. В. Розанов. О Достоевском (1893)

Он жив среди нас, потому что от него или через него все, чем мы живем, — и наш свет, и наше подполье. Он великий зачинатель и предопределитель нашей культурной сложности. До него все в русской жизни, в русской мысли было просто. Он сделал сложными нашу душу, нашу веру, наше искусство, создал, — как «Тернер создал лондонские туманы», — т.е. открыл, выявил, облек в форму осуществления — начинавшуюся и еще не осознанную сложность нашу; поставил будущему вопросы, которых до него никто не ставил, и нашептал ответы на еще не понятые вопросы. Он как бы переместил планетную систему: он принес нам, еще не пережившим того откровения личности, какое изживал Запад уже в течение столетий, — одно из последних и окончательных откровений о ней, дотоле неведомое миру.

До него личность у нас чувствовала себя в укладе жизни и в ее быте или в противоречии с этим укладом и бытом, будь то единичный спор и поединок, как у Алеко и Печориных, или бунт скопом и выступление целой фаланги, как у наших поборников общественной правды и гражданской свободы. Но мы не знали ни человека из подполья, ни сверхчеловеков, вроде Раскольникова и Кириллова, представителей идеалистического индивидуализма, центральных солнц вселенной на чердаках и задних дворах Петербурга, личностей-полюсов, вокруг которых движется не только весь отрицающий их строй жизни, но и весь отрицаемый ими мир — и в беседах с которыми по их уединенным логовищам столь многому научился новоявленный Заратустра.

Мы не знали, что в этих сердцах-берлогах довольно места, чтобы служить полем битвы между Богом и дьяволом, или что слияние с народом и оторванность от него суть определения нашей воли-веры, а не общественного сознания и исторической участи. Мы не знали, что проблема страдания может быть поставлена сама по себе, независимо от внешних условий, вызывающих страдание, ни даже от различения между добром и злом, что красота имеет Содомскую бездну, что вера и неверие не два различных объяснения мира, или два различных руководительства в жизни, но два разноприродных бытия. Достоевский был змий, открывший познание путей отъединенной, самодовлеющей личности и путей личности, полагающей свое и вселенское бытие в Боге. Так он сделал нас богами, знающими зло и добро, и оставил нас, свободных выбирать то или другое, на распутье.

Достоевский снова открыл, после антиномий апостола Павла, спасительность падения и благословенность греха.

— П. А. Флоренский. Из автобиографических воспоминаний (?)

Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознании, подлинная полифония полноценных, голосов, действительно, является основною особенностью романов Достоевского. Не множество судеб и жизней в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознании с их мирами сочетаются здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского, действительно, в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного непосредственно значащего слова.

«Преступление и наказание» прежде всего — «роман большого города XIX в. Широко развернутый фон капиталистической столицы предопределяет здесь характер конфликтов и драм. Распивочные, трактиры, дома терпимости, трущобные гостиницы, полицейские конторы, мансарды студентов и квартиры ростовщиц, улицы и закоулки, дворы и задворки, Сенная и „канава“ — все это как бы порождает собой преступный замысел Раскольникова и намечает этапы его сложной внутренней борьбы С щедростью и всеобъемлющим размахом „Человеческой комедии“ Достоевский в границах одного романа развернул исключительное богатство социальных характеров и показал сверху донизу целое общество в его чиновниках, помещиках, студентах, ростовщиках, стряпчих, следователях, врачах, мещанах, ремесленниках, священниках, кабатчиках, сводницах, полицейских и каторжниках. Это — целый мир сословных и профессиональных типов, закономерно включенный в историю одного идеологического убийства.

— Л. П. Гроссман. Город и люди «Преступления и наказания» (1939)

Сложная картина нарушения реальной топографии Петербурга создаёт специфический образ города в романе: с одной стороны — узнаваемый конкретный район города, с другой — город-двойник, отражённый как бы в кривом зеркале, где улицы и расстояния не соответствуют реальным, а дома героев и их местонахождение подвижны и неуловимы.

— К. А. Купман, А. М. Конечный. Наблюдения над топографией «Преступления и наказания» (1976)

Обстановка в «Преступлении и наказании» насыщена контрастами света и тени. Самые трагические и впечатляющие эпизоды разыгрываются здесь в трактирах, на грязных улицах, в гуще обыденности и прозы — и это подчеркивает глухоту страшного мира, окружающего героев, к человеческой боли и страданию. Как в трагедиях Шекспира, в действии принимают участие не только люди, но и стихии — природа и город, вода и земля. Они выступают как силы то дружественные, то враждебные людям. Раскольников перед убийством почти физически задыхается в каменном мешке жаркого, душного и пыльного города; он живет в каморке, похожей на гроб. Самоубийство Свидригайлова происходит сырой и дождливой ночью, когда не только переполняется чаша его страданий, но и вся природа, кажется, хочет выйти из берегов. Многие эпизоды тонут в своеобразном «рембрандтовском» освещении. Существенную роль играют в романе также философские и числовые символы (сны Раскольникова, возвращение — дважды — к евангельскому рассказу о воскресении Лазаря, символизирующее способность героя к нравственному возрождению, три посещения Раскольниковым Порфирия и Сони и т. д.).

Каждый роман Достоевского — исповедь. Он не обличает Раскольникова, Рогожина, Ставрогина; он вместе с ними проделывает мучительный путь от помысла к преступлению — и вместе с ними ищет дорогу к покаянию. Думаю, что на этом основано мировое значение Достоевского.

Роман Достоевского, при первом подходе к нему, это своеобразный детектив. В конечном счете это своеобразный коан, текст для медитации. Посредине между поверхностью и центром — это своеобразное художественное исследование нескольких проблем (социологических, психологических, исторических). И самой специфической из этих проблем, самой характерной для романа Достоевского, самой важной для всего строя романа является проблема ценности идей. По этому признаку роман Достоевского иногда в целом называют романом идей. В один клубок там спутано неправдоподобно много героев, одержимых разными идеями; и по их мучительной жизни, по их страданиям и гибели судятся сами идеи.

. Мы проходим сквозь уровень проблем, идей (так же, как прошли сквозь уровень детектива) и прикасаемся к краешку целостной жизни, подлинно «живой жизни». И единица этой жизни — личность. Теперь старушка снова становится реальнее идеи. Каждая личность раскрывается, как окошко в беспредельную глубину. И если даже окошко непосредственно осталось закрытым, мы видим, что его можно открыть.

Я сравнивал роман Толстого с монархией, в которой сталкивается много умов и воль, но окончательное решение, кто прав, кто виноват, принадлежит одному государю; а роман Достоевского — с парламентом, в котором автор сохраняет за собой только роль спикера. Можно также сравнить роман Толстого с ньютоновской вселенной, весьма сложной, но вложенной в пространство всеобъемлющего авторского ума с единой системой координат; а роман Достоевского — это вселенная релятивистская, в которой бесчисленное множество равноправных точек отсчета.

Каждый из нас — Раскольников. Но не каждый встретил свою Соню. Не каждого она перевернула.

Логически неизбежно (хотя в романе это не показано) идет к гибели Соня, не слушая никаких доводов разума, и Раскольников, слушаясь только разума.

— Г. С. Померанц. Открытость бездне: Встречи с Достоевским (1990)

«Преступление и наказание» — «роман неразрешимых ситуаций и роковых, чреватых трагическими последствиями решений».

— Вадим Кожинов. Победы и беды России (2000)

Роман с криминальным сюжетом и глубокой религиозно-философской подоплёкой. Достоевский размышляет о пагубности гордыни и показывает, что преступление не может быть залогом величия.

Остросюжетность Достоевский совмещает с предвещающими экзистенциализм философскими вопросами о свободе личности — и создаёт один из самых важных романов в истории литературы.

С наступлением XX века оценку «Преступления и наказания» как одного из главных романов в мировой литературе уже ничто не могло поколебать — хотя в этом веке у Достоевского были серьёзные ненавистники (Бунин: «Ненавижу вашего Достоевского! Он всё время хватает вас за уши и тычет, тычет, тычет носом в эту невозможную, придуманную им мерзость, какую-то душевную блевотину»; Набоков: «Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор! Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности»). Роман стал предметом множества интерпретаций: литературоведческих, психоаналитических, религиозных — и, конечно, театральных и кинематографических.

Цитаты

«Тварь ли я дрожащая или право имею?»

«Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил».

«Ещё хорошо, что вы старушонку только убили. А выдумай вы другую теорию, так, пожалуй, ещё и в сто миллионов раз безобразнее дело бы сделали!»

«Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился».

«Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».

Источник