Что послужило толчком для развития сравнительно исторического метода почему
СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОД В ЯЗЫКОЗНАНИИ
Сравнительно-историческое изучение языков в целом пользуется различными специальными методами-приемами. Представляется целесообразным в этой общей сложной системе научной методики сравнительно-исторического исследования, не забывая о ее цельности, выделить отдельные специальные приемы для более пристального их рассмотрения.
Сравнительно-исторический метод приложим и к языкам неродственным, если только в них все же имеются генетически тождественные единицы. Так, например, этот метод применим для совместного изучения германских и западнофинских языков, поскольку такие слова, как финск. kuningas, rengas, kultaHT.n., исторически соответственно тождественные двн. kuning, да. cyning, дисл. hringr, двн. и да. bring, г. gul, дисл. gull, двн. и да. gold и т. д.: здесь возможно не только простое сопоставление, но и восстановление на основе сравнения.
Однако наибольшее значение сравнительно-исторический метод имеет, как известно, при изучении родственных языков: здесь — основная сфера его применения. Для того чтобы по-настоящему понять, почему это так, необходимо точнее определить сущность «родства языков».
Выражением «родство языков» языковеды широко пользуются. Однако далеко не все вкладывают в него одно и то же понятие и не всегда соответствующее понятие оказывается достаточно определенным. Особенно большую путаницу в понимание родства языков внесло марровское «новое учение» с его теорией образования родства в результате скрещивания, «схождений» и «стадиальных» преобразований.
Чтобы достигнуть ясности в вопросе о родстве языков, необходимо прежде всего четко различить два момента: 1) родство данных языков как таковое и 2) фактическое сходство между данными языками.
Родство языков есть исторический факт их происхождения из одного языка. Но что значит «происхождение из одного языка»? Для ответа на этот вопрос необходимо выяснить, что значит «один и тот же, тот же самый язык», т. е. вообще определить понятие тождества языка.
Тождество языка следует понимать так.
Язык, как известно, может быть довольно неоднороден, диалектально раздроблен, специализирован в различных сферах его применения, и все же он будет одним языком до тех пор, пока различные его варианты или разновидности будут находиться в живом взаимодействии и выступать в совокупности как средство общения, обслуживающее одну непрерывную сеть общения в пределах данного общества. При таком взаимодействии неизбежно происходит отождествление определенных, хотя бы частично и различающихся, единиц языка. Так, например, при междиалектном общении слово X в диалекте А и соответствующее X в соседнем диалекте Б неизбежно отождествляются друг с другом, функционируют как одна единица, как одно и то же слово (лишь диалектально видоизмененное; например, он и ён, гриб и грыб, полотенце среднего рода. и полотенец мужского рода и прочее). Даже совершенно разные слова (например, верес — можжевельник) выступают при этом скорее подобно синонимам в пределах одного языка, а не как разноязычные слова, так как они вкраплены в массу отождествляемых слов. Именно таким образом диалекты одного языка образуют не сумму, а единство, в котором и проявляется тождество данного языка даже при значительном его многообразии.
Расхождение между отдельными разновидностями, например, между диалектами одного языка может при известных условиях быть настолько большим, что эти разновидности (диалекты) оказываются взаимно непонятными. Тем не менее, если такие диалекты, например, А и Д, действительно являются диалектами — разновидностями одного и то же языка, они будут входить в данное единство как связанные друг с другом определенными промежуточными звеньями, диалектами Б, В и Г, поскольку каждые два смежных диалекта, А и Б, Б и В, В и Г, Г и Д, взаимосвязаны и взаимодействуют в процессе междиалектного общения. Если условно принять, что расхождение между соседними диалектами не может превышать некоторой величины d, то расхождение между А и Д не может превышать 4d, т. е. оно все же ограничено, хотя А и Д взаимно и непонятны. Расхождение же между разными языками может быть, в принципе, сколь угодно большим.
Сказанное здесь о единстве диалектов с соответствующими поправками относится вообще к единству различных вариантов (разновидностей) языка, к тождеству языка в разных его видоизменениях. Рассматривать всевозможные случаи взаимоотношений между вариантами одного и того же языка нет надобности, так как здесь существенно подчеркнуть лишь различие между тождеством и единообразием языка. Тот факт, что язык никогда не бывает совершенно одинаков, абсолютно единообразен во всей сфере его употребления, как известно, привел младограмматиков и их учеников к глубоко ошибочному утверждению, что единственной подлинной реальностью является, в конце концов, язык индивида.
Такое глубокое непонимание общественной природы языка, как легко можно видеть, теснейшим образом связано со смешением понятий тождества языка и его единообразия: из факта отсутствия полного единообразия языка делалось, на основе ошибочных общефилософских концепций, ложное заключение об отсутствии единого языка общества, о «фиктивности» такого языка.
Строго различая тождество и единообразие языка, необходимо, однако, обратить внимание и на то, что первое все же с необходимостью предполагает некоторое, хотя бы и относительное единообразие, так как без известного сходства между вариантами языка не может быть и их использования в единой, неразрывной сети общения в качестве основного средства этого общения. Вместе с тем само общение поддерживает необходимое относительное единообразие языка, по возможности соответствующее тем отношениям общения, которые сложились в данных исторических условиях. Но так как изменения в общении происходят нередко сравнительно быстро, структура же языка изменяется сравнительно медленно, то степень единообразия языка часто в значительной мере отражает те исторические условия, определяющие общение, которые были в прошлом (сравнить, например, длительное сохранение диалектных различий, отражающих уже исчезнувшую феодальную раздробленность общества).
Если, далее, два языка, бывшие все время тождественными себе, оказываются в прошлом тождественными друг другу, т. е. без перерыва традиции восходят к одному языку, то они являются генетически тождественными языками, языками родственными.
Таким образом, фактическое сходство между языками само по себе вообще не есть родство языков, так как оно не есть их тождество в прошлом. Но по своему происхождению такое сходство может основываться и часто действительно основывается на родстве. Вместе с тем, однако, оно нередко определяется и разными иными обстоятельствами исторического развития данных языков. При этом все же выясняется, что элементы сходства, основанного на родстве, в целом существенно отличны от элементов сходства, имеющего какое-либо другое основание (заимствование и прочее).
Таким образом, изучение именно исконно общих единиц в родственных языках очень важно не только с точки зрения истории данных конкретных языков, но и с точки зрения общеязыковедческой. Такая ценность изучения языкового родства в большой мере основывается на том, что при исследовании родственного материала мы имеем дело с развитием исконно одного и того же в отчасти сходных, отчасти же различных исторических условиях. В связи с этим здесь имеются благоприятные предпосылки для четкой постановки и решения такого важного вопроса, как вопрос об общих закономерностях параллельного изменения и, наоборот, дифференциации отдельных языков в связи с наличием как одинаковых, так и различных моментов в конкретной истории народов — носителей этих языков.
ПРИНЦИПЫ МОТИВИРОВАННОСТИ И НЕМОТИВИРОВАННОСТИ
Генетически тождественными единицами могут быть различные единицы в составе и строении языка, в частности, также и единицы звуковой материи языка — отдельные звуки (фонемы). Так, славянское с (s) может быть генетически тождественно германскому h. Сравнительная грамматика, как известно, постоянно имеет дело с генетическим тождеством отдельных звуков, и это может создавать впечатление, что генетическое тождество звуков устанавливается само по себе как таковое.
Между тем, установление этого тождества как такового невозможно. Нельзя, например, выяснить, чему генетически соответствует слав, с (s) в других индоевропейских языках, если сравнивать только звуки этих языков как таковые.
Историческое сравнение звуков возможно только при условии сравнения значащих языковых единиц, т. е. подлинных единиц языка, единиц двусторонних, имеющих как внешнюю, звуковую, так и внутреннюю, смысловую сторону. Следовательно, историческое сравнение звуков возможно только через сравнение таких единиц, как слова или морфемы. Так, славянское с (s) может исторически сравниваться с германским h только через сравнение, например, старославянское слово сръдъце, русское сердце, немецкое Herz и прочее, и только на основании такого сравнения целых значащих единиц устанавливается возможность генетического тождества славянского с (s) и германского h.
Говоря о принципе немотивированности (условности) связи между звучанием и значением, следует также помнить, что вообще в языке действует и другой, противоположный принцип — принцип обусловленности, мотивированности такой связи. Язык может существовать и развиваться лишь при условии сочетания обоих этих противоположных друг другу принципов.
Тот принцип мотивированности связи между звучанием и значением, который имеется здесь в виду, состоит в том, что соединение отдельных звучаний предполагает рациональное соединение соответствующих этим звучаниям значений, и обратно: для рационального соединения значений требуется соединение соответствующих звучаний. Это и значит, что звучание сложного по значению отрезка речи и сложной единицы языка мотивируется тем, какие отдельные значения выражаются в этом отрезке или в этой единице, а выделение отдельных составляющих значений в совокупном значении такого отрезка речи или такой единицы языка мотивируется тем, какие значащие звуковые отрезки выделены в звучании всего этого целого.
Принцип немотивированности (условности) относится, следовательно, к простым, неразложенным или достаточно изолированным, идиоматически образованным единицам. В сложных же образованиях выступает уже принцип мотивированности — наряду, конечно, с первым принципом, поскольку в состав сложных образований входят простые единицы. Кроме того, нужно иметь в виду, что возможны различные переходные и смешанные случаи, и как условность, так и мотивированность связи звучания и значения может быть лишь относительной. Всякий момент идиоматичности сложного образования ограничивает мотивированность его строения и может сводить ее на-нет.
В общем же соотношение между условностью и мотивированностью связи звучания и значения таково, что в качестве основной единицы, с которой преимущественно может иметь дело сравнительно-исторический метод, неизбежно выступает морфема: ведь именно в морфеме принцип немотивированности (условности) проявляется наиболее регулярно и полно.
В образованиях же высшего порядка, состоящих большею частью из двух или нескольких морфем, часто может быть примешан элемент мотивированности. Поскольку этот элемент имеется, постольку можно предполагать и независимое, параллельное образование, а не генетическое тождество.
СРАВНЕНИЕ ЗНАЧИМЫХ МОРФЕМ
Само собой разумеется, что морфемы (являющиеся в общем основными единицами, восстанавливаемыми сравнительно-историческим методом в их древнейшем виде) существуют в языке не сами по себе, не как отдельные кусочки, а лишь в составе слов. Поэтому прежде всего в сравниваемых языках разыскиваются соответствующие слова, и слова оказываются теми непосредственными объектами, которые подвергаются обработке сравнительно-историческим методом.
Как же отыскиваются соответствующие друг другу слова разных языков?
Исходным моментом следует признать известное совпадение или сходство. При этом внимание может привлекать к себе сначала или внешняя, или внутренняя, смысловая, сторона. Последний путь — от внутренней стороны к внешней — представляется, вообще говоря, более обычным и естественным на первом этапе работы сравнительно-историческим методом.
Отыскание такого слова, которое соответствовало бы данному слову семантически, в большом числе случаев не вызывает затруднений, поскольку первоначально избираются слова достаточно четкие и определенные по своим значениям. Не вызывает, например, никаких сомнений, что семантически славянскому слову жена соответствуют два готских слова: qino «женщина» и qens «жена-супруга» (которые непосредственно представляются этимологически связанными между собой по корню).
Когда семантически одинаковые или достаточно близкие слова разных языков найдены и сопоставлены, тогда возникает вопрос уже о звуковом соотношении между ними. Если выясняется при этом, что в звуковой стороне семантически сопоставленных слов разных языков имеется такое соотношение, которое может быть признано известным подобием, то сравнение может быть продолжено: совпадение звукового подобия с одинаковостью или близостью значения указывает на возможность генетического тождества данных слов или хотя бы их корневых частей.
Но что же требуется для того, чтобы мы могли говорить не только о возможности, но и о факте генетического тождества?
Уже было сказано, что реальность такого тождества доказывается невозможностью случайного совпадения. А возможность случайного совпадения, как известно, практически исключается при том условии, что наблюдаемое звуковое подобие оказывается основанным на регулярных, закономерных звуковых соответствиях. До тех пор, пока мы имеем дело лишь с отдельными единицами, не образующими никаких закономерно соотносящихся рядов, возможность случайного совпадения нельзя признать исключенной.
Примеры случайного совпадения достаточно известны, в частности, и в отношениях между родственными языками. Так, русское тяг — в тяга, тягач — и шведское tag «поезд», английское tug «буксирный пароход» в достаточной мере подобны друг другу по звучанию и близки по значению, и, казалось бы, можно предположить здесь генетическое тождество; между тем, здесь только случайное совпадение. То же в случае русское вопить, вопиять и готское wopjan, английское weep (ср. глас вопиющего в пустыне — г. stibna wopjandins in aupidai).
Следовательно, каждый отдельный случай фоно-семантической близости разноязычных единиц имеет определенный вес и значение лишь в общей системе соотношений, и с точки зрения этой системы он должен рассматриваться и оцениваться: взятый отдельно, сам по себе, он ничего определенного не дает. Так, если предполагается, что славянское слово жена и готские qino, qens генетически связаны друг с другом (хотя бы только по корню), то для доказательства этого предположения необходимо указать и другие слова, в которых, при их семантической объединимости, имеются те же звуковые соответствия: славянское ж — готскому q и прочее. Когда, например, мы находим, что старославянское слово жръновъ, русское жернов семантически совпадают с rотским qairnus и вместе с тем здесь вновь наблюдаются соответствия славянской буквы ж — готской q, слав. н — г. n, которые отмечены в славянском слове жена— готском qino, qens, то предположение о родственности данных семантически сближаемых славянских и готских слов находит уже значительное подтверждение, поскольку возможность случайного совпадения резко уменьшается.
Если, далее, мы находим славянское жив — готскому qius (вин. ед. м. p. qiwana) «жив(ой)», где снова имеется соответствие славянское ж — готскому q, то уверенность в правильности делаемых сопоставлений, т. е. в том, что сближенные на основе семантики слова являются генетически связанными по их корням, становится практически полной.
Не случайно поэтому, что на первых этапах сравнительно-исторического изучения языков, в частности, при обнаружении родства между ними, большую роль играло сопоставление таких семантически наиболее четко и несомненно сближаемых слов, как числительные. Соответствие армянск. erk — скр. dv, греч. dF и прочее вряд ли могло бы быть предположено, если бы на него не наталкивало семантическое сопоставление именно числительных (арм. erku— скр. dva(u), греч. duo, d(F)5-). Дальнейшая же работа по отысканию генетически тождественных единиц в языках, взаимоотношения которых в общем уже достаточно определены, преимущественно ведется на основе фонетического сопоставления.
Таким образом, если звуковые соответствия не могут быть открыты непосредственно — без сравнительно-исторического обследования значащих единиц, преимущественно — морфем (в составе слов), то в дальнейшем, когда такие соответствия, в конце концов, на основе изучения соотношений между значащими единицами, выясняются и абстрагируются от отдельных случаев, знание этих соответствий делается средством определения отношений между самими значащими единицами (морфемами, словами).
Принцип фонетической объяснимости
Восстанавливаемые регулярные звуковые соответствия должны иметь фонетическое объяснение. Так, недостаточно указать, что соответствие славянского ж — готского q обладает определенной регулярностью. Для того, чтобы мы могли признать его закономерным, увидеть в нем реальный закон, мы должны также убедиться, что такое регулярное соответствие могло действительно исторически сложиться в результате развития одного и того же исходного звучания. Только тогда внешнее, формальное соответствие славянского ж — готского q мы можем признать за проявление подлинного генетического тождества: слав. ж = г. q. Необходимо, следовательно, с должным вниманием отнестись и к принципу фонетической объяснимости наблюдаемого соответствия.
Принцип фонетической объяснимости требует, понятно, максимальной конкретизации условий устанавливаемого соответствия. Для такой конкретизации необходимо, в частности, наиболее всестороннее освещение данного соответствия показаниями со стороны различных языков. Так, например, приведенное соответствие слав, ж — г. q получает исторически более конкретный характер, когда оно освещается дополнительно хотя бы соответствием с греч. b и g (+u) и скр. g и j (скр. gna- и jani-).
В приведенном конкретном примере слав. ж(
Вместе с тем анализ изменения отдельных звуков должен освещаться также и в плане специфических закономерностей развития звуковой системы данного конкретного языка, так как наблюдения показывают, что определенные изменения часто затрагивают не отдельные звуки, а известные их типы. Так, в рассматриваемом примере смягчение (палатализация и ассибилизация) славянского, готского образует единый процесс со смягчением славянского к в ч; делабиализация gu в славянском, г подобным же образом объединяется с делабиализацией ие. guh в слав, г (ср. лат. formus, r. warms — русск. горячий, скр. gharmah) и ие. ku в слав, к (греч. poteros, г. hvapar — русск. который, скр. katarah); черм. оглушение gu в ku (=г. q) составляет, как известно, один и тот же «акт» передвижения согласных, что и оглушение b в р, d в t: так же и в греческом увеличение лабиализации до полного смыкания губ в случае gu> b находит полную параллель в развитии guh в ph (с оглушением, связанным с придыхательностью) и ku в р ; подобным же образом и в санскрите делабиализации gu в g, со смягчением в j, совершенно параллельна делабиализация ku в k, откуда при смягчении — с.
Регулярные соответствия дают отправную базу для восстановления определенных единиц, но и обратно — восстановление таких единиц, оправданное общефонетическими данными и звуковыми закономерностями отдельных языков, служит необходимым объяснением таких соответствий и дополнительным доказательством того, что эти соответствия — не исключительные случайные совпадения, но явления, основанные на внутренних закономерностях развития. Как нельзя фонологию сводить к учению о звуковых противопоставлениях и соотношениях, так и сравнительно-историческую фонетику нельзя превращать в формалистическое учение о «корреспонденциях»: звуковая материя языка во всей ее конкретности и в ее реальном историческом движении требует большего к себе внимания.
Если при установлении звуковых соответствий необходимым требованием следует признать объяснимость их исторического возникновения с фонетической точки зрения, то при анализе семантического соотношения требуется его объяснение с точки зрения семасиологии. Последняя, как известно, гораздо менее разработана, чем общая фонетика. Поэтому анализ семантического отношения между сравниваемыми разноязычными словами нередко носит более или менее кустарный характер, часто основывается просто на «здравом смысле» и на случайно подобранных параллелях. Между тем, семасиологическая объяснимость наблюдаемых соотношений между значениями сопоставляемых разноязычных слов должна быть признана важным принципом, по существу аналогичным принципу фонетической объяснимости устанавливаемых звуковых соответствий, и разработке семантических отношений должно быть уделено должное внимание, особенно в тех случаях, когда эти отношения настолько сложны или отдаленны, что они не могут служить исходным условием для сопоставления, которое, таким образом, основывается прежде всего на звуковых соответствиях (ср. приведенный выше пример: русск. дом — г. ga-tamjan).
При этом необходимо добиваться того, чтобы такой семасиологический анализ не был абстрактно-схематическим. Подобно тому, как при анализе звуковых соответствий с точки зрения общей фонетики необходимо учитывать специфические звуковые особенности развития каждого данного языка, здесь, при семасиологическом анализе, необходимо принимать во внимание конкретные исторические условия развития данных языковых явлений в общей системе каждого данного языка в определенную эпоху истории соответствующего общества. Ведь в общем семантические процессы находятся в тесной связи с конкретными моментами общественно-исторического развития, так как язык связан непосредственно и с производственной и со всякой иной деятельностью человека.
Применение сравнительно-исторического метода неизбежно сталкивается с необходимостью фономорфологического анализа фактов каждого из сравниваемых языков в отдельности. Так, приходя с помощью сравнительно-исторического метода к тому, что славянское ж, соответствующее греческим b и g (+ u), готскому q и тому подобное, получилось в результате смягчения г из ие. gu, мы вместе с тем наблюдаем чередование г : ж в славянском и приходим к необходимости выяснить условия этого чередования в пределах самих славянских языков. Решается эта задача, с одной стороны, посредством фонетического анализа тех конкретных случаев, в которых встречаются данные чередующиеся звуки, с другой же стороны — через выделение и отождествление морфем, содержащих эти звуки в разных словах и словоформах (т. е. конкретных формах конкретных слов). То и другое в совокупности и составляет фономорфологический анализ.
Понятие «вариант морфемы»
Нужно, однако, заметить, что все же в плане работы сравнительно-историческим методом наиболее важным, так сказать, основным, является то морфологическое членение, которое восстанавливается этим методом, а именно, членение, соответствующее той эпохе развития языка-основы, которая непосредственно предшествовала его дроблению на отдельные (родственные) языки. Поэтому, когда речь идет в этом плане, обычно имеются в виду морфемы (и вообще морфологические образования) именно этой эпохи, и они-то преимущественно и восстанавливаются сравнительно-историческим методом.
Понятно, что указанная выше эпоха не является вполне определенной, поскольку дробление языка-основы могло быть очень длительным и сложным процессом и поскольку мы часто не в состоянии с уверенностью определить не только время, но даже и совместность или последовательность отдельных восстанавливаемых фактов. Что касается, например, индоевропейских языков, то очень вероятным представляется, что многие факты, восстанавливаемые как уже имевшиеся в еще едином языке-основе, на самом деле являются параллельными новообразованиями, возникшими уже после обособления отдельных языков. Тем не менее «эпоха, непосредственно предшествующая дроблению языка-основы», не может не выделяться в принципе, как та эпоха, к которой относятся восстанавливаемые сравнительно-историческим методом языковые факты.
Выше уже пришлось обратиться к понятию «вариант морфемы». В таких языках, как, например, индоевропейские, где имеются фонетически не обусловленные (для эпохи дробления языка-основы) чередования звуков, восстанавливаемые морфемы более или менее регулярно выступают в виде различных вариантов.
Непосредственно восстанавливаются, строго говоря, лишь определенные варианты морфем, морфемы же как таковые восстанавливаются уже на основе сопоставления и как бы совмещения отдельных вариантов. При этом, поскольку уже изучены закономерности чередований, различающих отдельные варианты, постольку морфемы как таковые могут восстанавливаться в целом, даже если и не все их возможные варианты фактически обнаруживаются.
То, что основной восстанавливаемой сравнительно-историческим методом единицей является морфема (в ее вариантах), не должно пониматься так, что вообще восстанавливаются только отдельные морфемы. Уже говорилось, что и сложные образования, если они по своему строению «идиоматичны», могут с уверенностью восстанавливаться как целые.
Но и тогда, когда мы имеем продуктивные, неидиоматичные образования, мы, восстанавливая составляющие их морфемы, все же восстанавливаем нечто большее, чем отдельные морфемы. Ведь морфемы восстанавливаются вместе с их функционально-структурными характеристиками, как морфемы корневые, префиксы, суффиксы — словообразовательного или грамматического характера. Тем самым восстанавливаются определенные морфологические типы словоформ и слов и морфологические категории, а через посредство последних возможны и некоторые выводы относительно синтаксиса (хотя вообще восстановление в этой области встречает принципиальные препятствия ввиду относительной ограниченности синтаксических средств и большой роли «принципа мотивированности». Кроме того, разумеется, восстановление морфем (их вариантов) приводит и к восстановлению фонетической системы с известными ее закономерностями.
Уже то обстоятельство, что восстановление фактов прошлого исторического развития родственных языков основывается на восстановлении отдельных морфем (хотя оно далее и выходит за пределы этого последнего), заранее ограничивает возможности и достижения сравнительно-исторического метода. Однако серьезные недостатки этого метода не сводятся к этому обстоятельству.
Прежде всего надо всегда помнить, что данные языки продолжают язык-основу как систему, но в своем конкретном составе и строе могут иметь очень много нового, совсем не восходящего к языку-основе или восходящего к нему лишь отчасти. Именно поэтому термин «язык-основа» гораздо лучше по самому своему существу, чем термин «праязык», даже если последний освободить от связывавшихся с ним ошибочных представлений и марровских искажений его собственно научного содержания: выражение «язык-основа» направляет внимание на то, что тот язык, к которому по линии исторической связи через общение восходят данные родственные языки, представляет собой с точки зрения их конкретного состава и строя лишь основу этих языков, но не источник всего того, что вообще в них имеется. Этот термин, как бы предупреждает против чересчур прямолинейного и упрощенного понимания «развития данных языков из одного языка».
Таким образом, развитие данного языка из языка-основы воссоздается не во всей его полноте, поскольку сам язык-основа, как древняя фаза развития данного языка, оказывается не восстановимым полностью. Ведь по самой сути сравнительно-исторического метода, бесследно утраченное данными языками не может быть восстановлено.
Результаты необходимости членения единицы на морфемы.
Далее следует обратить внимание еще на один важный момент, который вытекает из самого существа сравнительно-исторического метода и вместе с тем во многих случаях значительно затрудняет получение надежных результатов, почему этот момент также может быть отнесен к числу «объективных» (согласно словоупотреблению Б. А. Серебренникова ) недостатков этого метода. Здесь имеется в виду то, к чему приводит необходимость членения на морфемы.
Значительное сомнение может вызывать сосуществование отдельных частей грамматической системы, ввиду того что здесь вообще не всегда возможно провести грань между формами, действительно имевшимися в языке-основе, и параллельно образованными лишь позже, в отдельных языках. Так, например, та сложная картина склонения и спряжения индоевропейского языка-основы, которая рисовалась языковедам прошлого и начала этого века, подвергается во многих частях обоснованному сомнению: очень вероятно, что в ней мы имеем проекцию на плоскость языка-основы многих из тех образований, которые сложились гораздо позже лишь в отдельных языках. Но точно и с полной уверенностью отделить друг от друга различные этапы с помощью одного только сравнительно-исторического метода вряд ли возможно.
Правда, относительная хронология явлений, как известно, в ряде случаев устанавливается сравнительно-историческим методом более или менее определенно. Нужно, однако, заметить, что это относится только к случаям тесно связанных между собой явлений. По-видимому, такие тесно связанные между собой явления наблюдаются преимущественно в области фонетики.
В этой связи особенно следует обратить внимание на то, что большая или меньшая распространенность (то есть степень общности) явления, вообще говоря, не может служить критерием большей или меньшей его древности: не обязательно, чтобы более распространенные (более общие) явления были более древними, а менее распространенные (менее общие) — более поздними. В отдельных случаях более распространенное явление может быть даже более поздним, чем более ограниченное.
Поскольку с помощью сравнительно-исторического метода мы углубляемся в дописьменные эпохи развития языков, постольку мы неизбежно теряем непосредственный контакт с конкретной историей носителей этих языков. Но это совсем не значит, что мы должны примириться с таким положением дела.