Что предвещает солнечное затмение в слове о полку

Солнечная композиция Слова о полку Игореве

(Выше приведены страницы из замечательной рукописной книги И.Г.Блинова «Слово о полку Игореве» (1912 г.). В символичных миниатюрах этой книги многое оказывается верно структурно проанализированным. Например, в плаче Ярославны центральное обращение к Днепру Славутичу, которого она просит, диаметрально обратно обращению её к ветру и солнцу, которых она корит. Вообще говоря художественный анализ И.Г.Блинова оказывается много точнее чисто словесного анализа большинства «исследователей», которые разбивают текст на части совершенно произвольно и при этом постоянно норовят переставить местами листы. Конечно же, художнику в его работе помогали его крестьянские корни и доставшаяся ему в наследство от предков-старообрядцев иконография.)

1. ЗАЧИН
В начале мы видим грандиозный образ – это Мысленное Древо Бояна. Представляя собой бинарный принцип «Небо – Земля», оно по сути является Древом Познания Добра и Зла. Это структурообразующий образ всего произведения и ключ ко многим частностям. Далее показывается как «работает» это Древо. Скитания по мысленному Древу соловья-Бояна получат дальнейшее развитие в «полёте» зигзицы-Ярославны над Дунаем и в мысленном беге Игоря домой.
Воспоминание о воспеваемых Бояном трёх «старых» князьях (заметим, что они берутся из соображений зеркальности трём «молодым» князьям, воспеваемым автором в финальной здравице: первый князь – старший, второй – храбрец, третий – красивый. Другой фактор при выборе «старых» князей: старший князь – Ярослав Мудрый: при его правлении Русь была едина и сильна как никогда. Что же касается двух других князнй, брата и внука, то они в разное время были князьями Тьмутораканскими. Так на карте нажимается красная кнопка «Тьмуторокань, столица Лукоморья», овладение которым является высшим устремлением Игоря.).
Обещание автора рассказать повесть от «старого Владимира», т.е. Владимира I, крестившего Русь, до «нынешнего Игоря». Так Игорь ставится в один ряд с Владимиром I!(как видим, чтобы не говорили современные историки о политической незначительности удельного Новгород-Северского князя Игоря да и его дяди Великого Святослава, автор «Слова» придерживается другого мнения).

2. ВЕЧЕР
Поход. Сбор русских князей. Их четверо и в тексте они поэтично названы 4 солнцами.
Похвальба Всеволода своими курянами. Затмение солнца на пути. Дерзкая речь Игоря перед покрытым тьмой русским войском и пересечение половецкой границы. Малая победа русских. Тревожные знаки на пути. Воспоминания о прошлых бедах Русской земли предвещают ей будущие страдания. Битва и поражение русичей. Храбрость Всеволода. Пленение Игоря. Сам раненый, он оборачивается и видит как окружённый врагами всё ещё бьётся, но вот-вот падёт, буй тур Всеволод и он закрывает глаза, чтобы не видеть как убьют милого брата.
Всё это происходит в свете закатного солнца или во тьме. И хотя в действительности поход начался весной (23 апреля 1185 года в день св. Георгия, небесного патрона Игоря), но все образы «Слова» – вечерние и потому скорее осенние. Срываются с деревца порывом ветра листья и падают на землю: каждый опавший лист – это чья-то оброненная жизнь.
Окончание этой части автор выражает бранно-свадебным образом «сваты попоиша, да и сами полегоша за землю Русскую».
Пауза. Тьма. Минута тишины в честь павшей дружины.

4. УТРО
Мы возвращаемся к нашей истории.
Раннее утро. Ярославна «рано плачет» («раны утру» – раннее утро), обращаясь с укорами к ветру и солнцу за то, что они были не благосклонны к войскам её лады, а к Днепру Славутичу с просьбой принести к ней её милого. Ярославна также напоминает Днепру Славутичу как совсем недавно он нёс на себе победные ладьи Великого Святослава к половцам. В Киеве поверженный хан Кобяк.
Небо внимает плачу и вот мы оказываемся в стане половцев. Мы видим, как в шатре Игорь чутко спит – при этом он мысленно бежит на родину. А затем он и в самом деле бежит, он переправляется через реку, где его ждёт Овлур с конями. Скачка. Скитания уже без коней по степи. Охота на гусей-лебедей. Пересечение пограничного с Русью Донца и разговор с ним. Великая радость и ликование плывущего через реку Игоря омрачаются воспоминаниями о юноше Ростиславе, который утонул в другой реке – Стугне. На берегу той реки над телом утонувшего юноши плачет его мать.
Всё это весна и утро.
Далее мы опять переносимся в половецкий стан и присутствуем при диалоге двух ханов (хотя они говорят на птичьем языке, но мы читаем титры на древнерусском). Из диалога ханов мы узнаём о намеченной свадьбе Владимира, сына Игоря, на половецкой княжне, дочери хана Кончака.

5. ЭПИЛОГ, или ДЕНЬ (то, что сейчас)
Солнечный день. Игорь едет к Киевскому золотому столу. Он едет на белом коне и сверкает на солнце золотой шлем. Солнце в зените. Всеобщее ликование и радость. «Солнце светится на небеси – Игорь князь въ Руской земли!»
Князья вернулись на русскую землю и теперь в конце будет пир на весь мир и настоящая свадьба. Фильм, как и текст, заканчивается здравицей трём «молодым» князьям – Игорю, буй туру Всеволоду и Владимиру, которая произносится четвёртым участником похода Святославом Рыльским, племянником Игоря. Такова наша гипотеза об авторстве этого произведения.

Источник

Солнечная символика (четыре Солнца) в «Слове о полку Игореве», ее роль в раскрытии идейного замысла произведения

Разделы: Литература

Слайд № 1.

Название темы.

Цели:

Методические приёмы: использование технологий критического мышления, интерактивных форм обучения; индивидуальная и групповая работа, создание проекта, словарная работа, аналитическая беседа.

Оборудование: выставка книг с переводами «Слова о полку Игореве» Д.С. Лихачёва, В.А. Жуковского и других русских поэтов, презентация, мультфильм (отрывок).

Слайд № 2.

«Мы должны быть благодарными сыновьями нашей великой матери – Древней Руси.
Д.С.Лихачев

Ход урока

Введение в тему (слово учителя).

Слайд № 3. Солнце? Что для Вас значит Солнце? Ответы обучающихся.(Повторили написание синквейна). Солнце.

Теплое, золотое.
Согревает, будит, ласкает.
Солнце – это жизнь!
Звезда.

Тема сегодняшнего урока «Солнечная символика (четыре Солнца) в «Слове о полку Игореве», ее роль в раскрытии идейного замысла произведения.Постарайтесь определить цели нашего урока. (Ответы обучающихся). Сегодня мы, исследуя солнечную символику «Слова. », на примере главных героев произведения должны разобраться, как влияет природа на судьбы и характеры людей, насколько они связаны с солнцем, определить роль солнечной символики в понимании идейно-эстетической сущности литературного памятника.

I стадия – стадия вызова, цель ее – актуализировать и обобщить имеющиеся знания по данной теме, пробудить обучающихся к активной деятельности на уроке.

Какие вопросы можно поставить к теме нашего урока до её изучения? (Ответы обучающихся). Почему 4 солнца? Кто эти 4 солнца? Символом чего является солнце в «Слове…»? Влияет ли солнце на судьбы героев? Как? и др.)

Вот на эти и другие вопросы мы сегодня попытаемся с Вами ответить.

Слайд № 4. Сколько раз в «Слове…» упомянуто солнце? (7 раз). Подтвердите текстом.

Солнце как небесное светило упомянуто автором 5 раз:

— Тогда Игорь воззрел на светлое солнце, Увидел он воинов своих, тьмой от него прикрытых (с. 5);

— Тогда вступил князь Игорь в златое стремя И поехал по чистому полю. Солнце дорогу ему тьмой заступило (с. 8);

— Но уже для Игоря-князя солнце свет свой утратило (с. 32);

— Ты, светлое, тресветлое солнышко! Ты для всех тепло, ты для всех красно! Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей, Что в безводной степи луки им сжало жаждой И заточило им тулы печалию?» (с. 39);

— «Солнце светится на небеси — Игорь князь в Русской земли» (с. 44).

А в каком еще значении в поэме упоминается Солнце? (Подтвердите текстом).

В поэме солнце упоминается дважды в сугубо символическом значении (обозначение князей):

— Черные тучи с моря идут, Хотят прикрыть четыре солнца, И в них трепещут синие молнии. (С. 12);

— Два солнца померкли, Два багряных столпа угасли, А с ними и два молодые месяца, Олег и Святослав, Тьмою подернулись. На реке на Каяле свет темнотою покрылся (с. 25).

ВЫВОД: Используя яркие изобразительные средства, образ солнца, автор рассказывает о реальных событиях 1185 г., которые описаны в двух летописях (Лаврентьевской и Ипатьевской).

Слайд № 5. Солнечное затмение застало младших князей Ольговичей (Игоря с родственниками) на берегу Донца. (?) Это было предостережение для выступившего в поход князя Игоря, который, невзирая на затмение, решает продолжить поход (Игорь «въступи. въ златъ стремень и поѣха по чистому полю»).

Слайд № 6. Сколько раз автор описывает солнечное затмение в «Слове»? Дважды: в начале описания похода Игоря и после его встречи со Всеволодом.

Вывод. Ошибка, совершенная Игорем, как бы удваивается.

Слайд № 7. Итак, Игорь, получив предостережение, что противопоставляет ему? Чтение текста. «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона».

В Киевской Руси предвестниками чего считались солнечные и лунные затмения? Это недобрые предзнаменования, предвестники беды, отрицательные знамения.

Историческая справка (сообщение обучающегося). Солнечное затмение в Древней Руси было знаковым явлением. Поэтому все солнечные затмения попадали в летописи. В том числе и солнечное затмение 1 мая 1185 г. во время похода Игоря Святославича на половцев. В судьбах черниговских князей «солнечного рода» Ольговичей затмение играло особую роль. За сто лет, предшествовавших походу Игоря Святославича, было 12 солнечных затмений, которые совпали с годами смерти 13 черниговских князей.

Слайд № 9. В «Слове…» уподобляются солнцу все князья. ПОЧЕМУ? Солнце – символ княжеской власти. Князья называются в «Слове…» потомками бога солнца, Даждь-Бога, в те времена считалось, что каждый княжеский род ведет свою родословную от того или иного небесного светила; также в «Слове…» используется эпитет «златой» (золото — устойчивый символ солнца), который применяется в «Слове…» только к предметам, принадлежащим князьям.

Слайд № 10,11. Кто же из князей, изображенных в «Слове…», является самым ярким Солнцем? Великий киевский князь Святослав. Эта запись станет центральной в «кластере«. Обосновать свое размещение князей в кластере. (Кластер (гроздь)—это выделение смысловых единиц текста и графическое оформление их в определенном порядке. В центре находится «звезда» — это главное, вокруг нее — «планеты» (крупные смысловые единицы).

Слайд № 12. Сообщение группы исследователей. Автор назвал в «Слове…» более тридцати князей, собирательно семь или восемь, намеками еще троих; всего же сорок князей и четыре княгини, а если подсчитать и суммировать повторительные упоминания (Игорь назван, например, тридцать три раза), то получим следующий результат: в поэме представлено восемь поколений княжеского сословия около ста раз! И ни одной генеалогической ошибки, ни одного невпопад упомянутого имени почти за двести лет истории Руси!

Слайд № 13. Вспомните сюжет «Слова…». (Ответы обучающихся, работа с картой). Князь Игорь вместе с братом Всеволодом (НАШИМ ЗЕМЛЯКОМ!) князем курско-трубчевским, племянником Святославом Олеговичем князем Рыльским, сыном Владимиром Игоревичем и дружиной, насчитывавшей около 5000 ковуев, двинулись к берегам Дона.

Слайд № 14. Первая встреча с половцами окончилась победой русских воинов. Вторая – поражением. На берегах Каялы Игорь был окружен нахлынувшими со всех сторон ордами половцев. Большая часть воинов легла на поле битвы, а князья с остатками дружин (15 человек) взяты в плен. Из плена Игорь бежал, оставив там своего сына Владимира.

II стадия – осмысление, ее цель – продолжить аналитическое чтение научных (исторических) текстов, получение новой информации.

Слайд № 15.

Проследим по тексту. Автор говорит: «Черные тучи с моря идут, Хотят прикрыть четыре солнца…», почему четыре? Работа в группах. Обучающиеся рассказывают о выступивших в поход четырех князьях-светилах, которые в «Слове…» уподоблены Солнцу.

Слайд № 16.

Слайд № 17.

Слайд № 18.

Личное бесстрашие Всеволода вдохновлявшее всех курских воинов-дружинников и ополченцев, которые были окружены половцами после того, как черниговские ратники дрогнули, открыв брешь в обороне русских, было подтверждено в первую очередь Игорем Северским: ведь это он устремился на помощь брату, но в этот момент был ранен в руку и схвачен половцами; Всеволод также попал в плен к врагам. Он был «во Олговичех всих удалее рожаемь и воспитаемь и возрастом и всею добротою и мужественою доблестью». Это был человек могучего телосложения и большой физической силы. Всеволод умер в 1196 г.

Многократно в «Слове» Всеволода называют Буй Туром («ярым туром»). Почему? В те древние времена турами звали диких быков — зубров. С ними связывалось образное представление о необыкновенной силе и смелости — говорили: «храбрый, как тур». Применительно к Всеволоду это, видимо, еще означало и самозабвение в бою, яростный настрой на победу, неукротимость богатыря.

Слайд № 19.

Владимир Игоревич, (Владимир Новгород-Северский (род. 8 октября 1170[1]). Сын Новгород-Северского князя Игоря и его жены Евфросиньи Ярославны. В крещении назван Петром. Вместе с отцом, неполных пятнадцати лет от роду, в 1185 году во время битвы, описанной в «Слове…», попал в плен к половцам. Вернулся на Русь через 2 года после побега отца из плена, уже будучи женатым на дочери своего «тюремщика» — половецкого хана Кончака, Свободе, и с маленьким сыном Изяславом.

Слайд № 20.

Святослав Рыльский Святослав Ольгович (1166г.—?) — князь Рыльский, в крещении Борис, сын Олега Святославича Новгород-Северского, племянник Игоря Святославича Новгород-Северского. Он уже в юные годы был воинственным и храбрым воином. С шестнадцати лет участвовал в походах на половцев, совершавших разбойничьи набеги на русские земли и, в частности, на Рыльское княжество, лежавшее на границе с половецкими кочевьями. В 1185 году Святослав Ольгович возглавлял рыльскую дружину в знаменитом походе Игоря Святославича на половцев, после поражения войска, возглавляемого Игорем Святославичем, попал в плен. Дальнейшая судьба неясна. По некоторым предположениям он умер в 1186 году в плену, по другой версии вернулся на Русь и был Курским князем c 1196 года, после смерти Всеволода Святославича. В 1152 г.Рыльск был центром волости Новгород-Северского княжества, которая была населена постоянными жителями-земледельцами.

Слайд № 21.

Каковы были взаимоотношения между кн. Игорем и Буй Тур Всеволодом? Подтвердите текстом. Братья крепко любили друг друга, обращения братьев друг к другу исполнены самых высоких чувств: «Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему буй тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый ты, Игорь, оба мы Святославичи!»

Игорь любуется храброй удалью брата, гордится его подвигами в бою с половцами. Автор наделяет его чертами былинного богатыря: «Ярый тур Всеволод! Стоишь ты на поле брани, осыпаешь стрелами вражеских воинов, гремишь о шлемы мечами булатными. Куда ты, тур, поскачешь, посвечивая своим золотым шеломом, там лежат поганые головы половецкие».

Составьте синквейны о князе Игоре и князе Всеволоде. Например:

Князь Игорь

Храбрый, недальновидный.

Любит, заботится, хочет прославиться.

«С вами, русичи, хочу … голову свою сложить…»

Сын своей эпохи.

Буй Тур Всеволод

Доблестный, самоотверженный.

Сражается, ранен, пленен.

«Где сверкнет золотой шлем его, там лежат головы половецкие».

Русский богатырь.

Беседа после услышанного:

– Что вы уже знали, о чем мы говорили на предыдущих уроках о князьях? Что новое узнали? Что удивило, взволновало? (Ответы обучающихся).

Слайд № 22.

В «Слове..» после поражения князя Игоря звучит «золотое слово». Кто же его «изронил»? Почему «золотое»? Текст. (Ответы обучающихся). Святослав – киевский князь, государственный деятель, пытающийся объединить военные силы, сохранить и умножить мощь русского государства. Золотой цвет – символ солнца, княжеский цвет.

Слайд № 23.

В чем упрекает Святослав Игоря и Всеволода? «На врага не вовремя напали», «ваше сердце: закалилось в буйстве самочинном».

— К чему призывает Святослав русских князей? К объединению. Постоять » за Русскую землю, за Игоревы раны». Себя он сравнивает со старым соколом, который «никому не даст гнезда в обиду».

ВЫВОД: Прославлению князей служат и образы-символы «солнца», «света», «соколов», которые даны в резком контрасте с «тьмой», «тучами», «черным вороном» — символами врагов-половцев. Образы князей в поэме, с одной стороны, идеализированы, но с другой, автор «Слова. » осуждает тех из них, кто разжигал междоусобные конфликты, стремился к личной власти и славе, забывая о том, что главной заботой князя должна стать независимость и безопасность его земель от внешнего врага. Пламенный призыв автора «Слова…»: «Загородите полю ворота!», обращенный к русским князьям, оставался актуальным на протяжении долгих лет после 1185 года.

Слайд № 24.

Почему тресветлое? В словосочетании «тресветлое солнце» отразилось народное (языческое) представление о солнце, имеющем три разных света: утренний, дневной и вечерний.

Слайд № 25,26.

Слайд № 27

Ярославна не может понять, почему же солнце, для всех такое благодатное, жестоко наказало Игоревы войска: «Всѣмъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои?» Солнце было губительным для Игоря, ведь в третьем дневном бою дружины Игоря и Всеволода перенесли невыносимую жару, не было воды.

Отрывок из мультфильма.

Слайд № 28.

Сразу после того, как Ярославна произносит заповедные обращения, всё меняется в мире. Ярославна взмолилась о помощи и словом воздействовала на судьбу (Как?) Игорь бежал из плена.

Слайд № 29.

Вывод. В поэме много раз автор говорит о солнце. Оно то светлое, то тьмой преграждает путь русским, то меркнет его свет. Это сама природа живет заботами людей, печалится и радуется вместе с ними, являясь символом жизни. Рассмотренная система образа-символа Солнца позволяет яснее видеть в «Слове» основной образ произведения – Русскую землю. Автор поэмы рисует живой, потрясающий образ Русской земли. Создавая «Слово», он сумел окинуть взором всю Русь целиком, объединяя в своем описании и русскую природу, и русских людей, и русскую историю. Образ Русской земли – существенная часть «Слова» как призыв к ее защите от внешних врагов». Через символику в произведении мы узнаем мир героев, их восприятие окружающей среды, их мировоззрение и веру. Образы-символы «Слова…» подчинены основной идее –

Слайд № 30.

“Слово о полку Игореве” оказалось пророческим произведением. Оно предсказало дальнейшее историческое развитие России.

Слайд № 31. В чем актуальность «Слова…»? Прошло почти тысячелетие после написания «Слова…», но оно не теряет своей свежести, мудрости, пленительности и значимости. Это бессмертное произведение русской литературы. Его можно сравнить с египетскими пирамидами, о которых говорят: все боится времени, и только время боится пирамид.

Обращение к эпиграфу урока. “Сила любви к родине, к Русской земле покоряет читателей “Слова…”. Вот почему значение “Слова…” так безмерно выросло в наши дни. Вот почему оно находит такой горячий отклик в сердцах всех людей, беззаветно преданных своей Родине” (Д.С. Лихачёв)

Слайд № 32. А знаете ли Вы? (О строительстве памятника в Курске).

Итоги урока: Оценка деятельности обучающихся.

Слайд № 34. Рефлексия

Источник

Солнечная символика в «Слове о полку Игореве»

Солнечная символика в «Слове о полку Игореве»

Робинсон А.Н. «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства ХI-ХVII вв. М., 1978. С. 7-58.

Исследование солнечной символики в «Слове о полку Игореве», величайшем памятнике литературы и духовной культуры Древней Руси (XII в.), представляет исключительный интерес для историко-материалистического понимания как идейно-эстетической сущности памятника и миросозерцания его гениального автора, так и для раскрытия основ целостной символико-метафорической системы стиля произведения. Новый методологический подход к этой сложной теме требует определенных историко-идеологических обоснований, наблюдений над текстом памятника, историко-астрономических свидетельств, выходящих, разумеется, за пределы филологии.

Сознание родства и родовой чести у князей этой ветви было весьма сильным. Они часто фигурируют в летописях под общим названием «Ольговичей», впервые с 1135 г., когда началась война Ярополка и Юрия (Долгорукого) Владимировичей, то есть Мономаховичей, против Всеволода Ольговича (отца героя «Слова» Святослава Киевского). Тогда «Олговичи начата просити у Ярополка: «Что ны отець наш (Олег Святославич. — А. Р.) держал при вашем отци (Владимире Всеволодовиче Мономахе. — А. Р.), того же и мы хочем; аже ие вдасть то не жалуйте, что ся удееть, то вы виновати, то на вас буди кровь…» (И, 213). Когда в 1174 г. Ярослав Изяславич (внук Мономаха) стал великим князем киевским, сначала победив будущего героя «Слова» Святослава Всеволодовича, последний гордо заявил ему: «Я не угрин, ни лях, но единаго деда есмы внуци (праправнуки Ярослава Мудрого; по «Слову» — Боян пел «старому Ярославу». — А. Р.), а колко тебе до него, толко и мне…» И тогда Ярославу пришлось бежать, «а Святослав въеха в Кыев, и седе на столе деда своего и отца своего», захватил «княгиню Ярославлю» и «с меншим сыном», затем ушел, и остался «Кыев без князя, пограблен Олговичи» (И, 393). В 1195 г. о битве между героями «Слова» Ярославом Всеволодовичем с братьями («Ольговичами») и Рюриком Ростиславичем с его родней летопись пишет: «и съшибшася со Олговым полком, и стяги Олгови потопташа» (И, 464). Впоследствии ситуация переменилась (и не единожды): в 1203 г. тот же «Рюрик с Ольговыци и с погаными половци, Концяк (он же в «Слове». — А. Р.) и Данила Бяковиць, възяша град Кыев нпа щит» (HI, 45). Как видим, родовые признаки Ольговичей (их «полк» и «стяги») продолжали функционировать и после похода Игоря (1185 г.).

В «Слове» наблюдается еще большее внимание к Ольговичам. Указано родовое происхождение героя: «… Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова»; в таком же родовом контексте дана эпическая традиция — «Рекъ Боянъ ходы на (Ходына) 14 и Святъславля пѣснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя…»; «минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Тъи бо Олегъ… Тогда при Олзѣ Гориславличи…»; «…за обиду Олгову»; именем деда называются участники похода Игоря: «Олговичи, храбрый князи»; «Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо».

Исключительность судьбы Олега, его жизнь в Византии, брак с греческой аристократкой Феофанией (Феофано) Музалон 22 повлияли на формирование его византийско-аристократического самосознания и сепаратного политического поведения. Когда двоюродные братья Олега — Святополк Изяславич и Владимир Мономах пригласили его (в 1096 г.) в Киев для заключения договора «о Руской земьле пред епископы, игумены и пред мужи отець наших, и перед горожаны, дабы оборонили землю Руськую от поганых (половцев. — А. Р.), Олег же усприем смысл буй и словеса величава, рече сице: «Несть лепо мене судити епископом и черньцем, пли смердом»: и «не восхоте ити к братома своима » (И, 160). Этот «смысл буй» сопровождал потом поведение Ольговичей, охарактеризованное, как в летописях, так и в «Слове»: «за раны Игоревы, буего Святъславича» (трижды), «Буй-Туръ» Всеволод и др.

При таком отчетливом идеологически консолидированном самосознании Ольговичей и вековом военно-политическом функционировании их рода от них самих и от их окружения не могли укрыться следующие астрально-исторические совмещения.

И вот вскоре после этого события умирает родной дед Игоря, Святослава и др. (двоюродный брат упомянутого великого князя Святополка), знаменитый Олег, князь Тмутараканский и Черниговский (названный в «Слове» по отчеству — Святославич и по прозвищу — Гориславич), и летописец снова отмечает: «бысть знамение: погыбе солнце и бысть яко месяц, его же глаголют невегласи: снедаемо солнце. В се же лето преставися Олег Святославлич месяца августа и 1 день, а во второй погребен бысть у святого Спаса (в Чернигове. — А. Р.) у гроба отца своего Святослава» (И, 203).

Итак, родоначальник Ольговичей умер на 10-й день после полного затмения Солнца (23 июля 1115 г., 4 ч. 48 м.).

Указанные 3 случая, когда затмение произошло после смерти князя, не были предзнаменованием этих смертей, но, очевидно, осознавались современниками в качестве их последствий. На общем фоне солярной княжеско-родовой «судьбы», эти факты могли рассматриваться сначала как «гнев» солнечного божества или христианского бога (например, после убийства князя — монаха Игоря Олеговича). Затем, спустя некоторое время (а от этого убийства до создания «Слова» прошло 40 лет), становясь идеологической реалией, такие события («знамение» и смерть) стали в сознании князей-потомков и их окружения не только сближаться хронологически, но и перемещаться, то есть в действительности позднейшее затмение осознавалось ими как предшествующее смерти князя.

В соответствии с закономерностями развития устной родовой легенды и эпического творчества все обнаруженные солярные совпадения в памяти князей, очевидно, синхронизировались, а в творчестве их певцов (от Бояна до автора «Слова») поэтически типизировались, представляя благодарнейший идеологический материал для символического изображения.

Есть все основания полагать, что в провиденциальном сознании феодалов (как на уровне христианского культа, так и языческого суеверия) в среде самих Ольговичей, их родственников — князей, а также и летописцев, и певцов княжеской «славы», такие вековые трагические обстоятельства, как повторение солнечных знамений, могли стимулировать символическое истолкование и по отношению к другим совпадениям, связанным с родовой традицией повторения тех языческих княжеских имен, обладатели которых, как казалось, были давно отмечены солнечной зависимостью. Дед Олег и его внук Игорь были Святославичами, а великий князь Святослав первым в роде умер перед затмением солнца. Игорь получил свое «мирское» (языческое) имя в честь дяди-мученика Игоря Олеговича (имя восходило к Игорю Рюриковичу). Младший сын Игоря, упомянутый в «Слове», носил имя прадеда — Олега. Племянник Игоря (участник похода) — имел отчество — Святослав Олегович. Другой герой «Слова» — Всеволод Святославич («Буй-Тур») был тезкой своего дяди Всеволода Олеговича), который в свою очередь был отцом героев «Слова» великого князя киевского Святослава и князя черниговского Ярослава. Имена последних «Святослав» и «Ярослав» совместили имя и отчество уже упомянутого Святослава Ярославича, общего прадеда героев «Слова».

Героям «Слова» — Игорю и Всеволоду Святославичам, и их двоюродным братьям Святославу и Ярославу Всеволодовичам, со всеми их родственниками, — «судьбы» их княжеского рода были известны, несомненно, не только из летописей и эпических песен, но в первую очередь из живого родового предания. Князь Всеволод Олегович (родившийся в 1094 г.) был взрослым, когда солнечное «знамение» предвозвестило о смерти его отца Олега (1115 г.). От отца Всеволод мог знать о сходных обстоятельствах смерти своих дядьев (Глеба в 1078 г.; Романа в 1079 г.), а затем сам был современником аналогично объясненной в летописи смерти своего двоюродного дяди Святополка (1113 г.), а также — двух дядей Давида (1123 г.) и Ярослава (1129 г.). Такое же знамение при смерти самого Всеволода не могло остаться незамеченным его взрослым сыном Святославом (род. около 1125 г.), старшим из героев «Слова», который ранее мог воспринять от отца рассказы о жизни и смерти своих дедов и прадеда. Затем на живой памяти Святослава Всеволодовича при аналогичных совпадениях был убит его дядя Игорь Олегович (1147 г.). Младший брат, Ярослав Всеволодович (род. в 1140 г.), был в это время семилетним ребенком, но ко времени убийства их общего двоюродного дяди Изяслава Давыдовича (1162 г.) и он стал взрослым. А в это время Игорь Святославич (род. в 1151 г.) стал отроком. Все они, включая Всеволода («Буй-Тура», род. около 1155 г.), очевидно, получили известие о смерти их троюродного брата Глеба Ростиславича (1176 г.) при таком же знамении.

Прежде чем перейти к непосредственному изучению солнечной символики «Слова», нам необходимо проанализировать его не только в плане астрально-историческом, но и в отношении символико-генеалогическом.

Для изучения предлагаемой астрально-генеалогической по своей форме и историко-идеологической по своей сущности концепции следует подчеркнуть тот знаменательный факт, что языческие представления о солнечном знамении для времен Олега, его братьев, их отца (и предков) были идеологической реальностью: затмение солнца перед смертью Олега истолковали провиденциально не только летописец-христианин, но и язычники-«новегласи». Это следует сопоставить с другой реалией феодальной идеологии: еще при жизни Олега летописец (в 1114 г.) впервые предложил генеалогическое осмысление мифологического образа Даждь-бога.

Хронологический промежуток между первым упоминанием Даждь-бога и его генеалогическим включением в библейско-египетско-греческо-славянскую мифологическую систему весьма значителен (980-1114 гг.). Этот факт подтверждает непреходящую актуальность традиции Даждь-бога и не дает возможности отрицать полноценного существования данной традиции па протяжении последующего, гораздо меньшего по времени периода (в 50-75 лет), то есть до времени жизни Игоря (род. в 1151 г.), его родственников, их похода 1185 г., а также времени творчества автора «Слова».

Сообщенные научные данные позволяют нам локализовать образ Даждь-бога этнически и исторически, атрибутировав его происхождение к племени «северян» и приурочив к господствовавшему над ним роду Ольговичей, а затем — к княжескому родовому эпосу.

Символическая система «Слова», как общеидеологическое и поэтическое явление, закономерно опиралась в этом великом памятнике героического эпоса (лиро-эпической песне) средневеково-феодального мира 47 на генеалогические и мифологические представления «двоеверной» кпяжеско-дружинной корпоративной среды, относящейся в первую очередь к роду Ольговичей и их окружению.

Согласно этим представлениям Боян, «внук» Велеса, воспевал «старыми словесы» князей «старого времени» — «старого» Ярослава и его брата «храброго» Мстислава, Святослава Ярославича, его сыновей «красного» Романа и Олега, то есть дедов и прадедов героев «Слова». В преемственной последовательности с этой родовой эпической традицией автор «Слова», в качестве «внука» Бояна («того внуку»), воспевает «внуков» названных выше князей, а именно — героев изображаемых событий «сего времени» — Игоря, Всеволода («Буй-Тура»), Святослава Всеволодовича и их родственников.

Солнечная символика, как в летописи, так и в «Слове», правомерно приобретает генеалогический характер, и благодаря этому служит важным связующим компонентом двух эпически осознаваемых эпох («дедов» — «внуков»). В этом отношении эпический экскурс «Слова» во времена Олега корреспондирует с таким же экскурсом о его современнике знаменитом князе-волхве Всеславе Брячиславиче Полоцком (кратковременно — великом киевском князе). Оба эти экскурса связываются автором «Слова» с творческим наследием Бояна.

Обращение автора «Слова» к старому эпосу о Всеславе было ему необходимо для обоснования и изображения собственных историософско-генеалогических и символико-эпических представлений.

Устное предание о Всеславе, ставшем по воле «киян» великим киевским князем в 1068 г., вспомнилось «киянам» в 1147 г., в связи с убийством Игоря Олеговича. Оба события обнаруживают типологию политических ситуаций. В 1068 г., после поражения от половцев на реке Альте, понесенного Изяславом, Святославом (прадедом героев «Слова») и Всеволодом Ярославичами, «кияне» стали говорить посланцу великого князя Изяслава: «Се половци росулися по земли; да вдай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними». Изяслав же сего не послуша» (И, 120) и бежал в Польшу. «Кияне» на войну с половцами, разумеется, не пошли, а «двор княж разъграбиша, бещисленое множьство злата и сребра, и купами и скорою» (И, 120).

При другом Изяславе (воспоминаниям, видимо, способствовала и символика имен) Мстиславиче, спустя 80 лет (1147 г.), когда этот великий князь киевский потребовал от «киян» (через посла) двинуться в поход против Ольговичей для завоевания их столицы Чернигова, «един человек» выступил с более безопасным и выгодным предложением, сославшись на прецедент с Всеславом: прежде чем идти на войну — «о сем промыслимы, акоже и преже створиша при Изяславе Ярославиче, высеките Всеслава ис поруба, злин они, и поставиша князя собо, и много зла бысть про то граду нашему. А се бо Игорь, ворог нашего князя и наш не в порубе, но в святем Федоре (в монастыре. — А. Р.), а убивше того, к Чернигову пойдем…» (И, 246).

Убив и ограбив Игоря, «кияне» снова не пошли воевать (на этот раз — с братом убитого) со Святославом Олеговичем и его племянником Святославом Всеволодовичем (будущим героем «Слова»), которые действовали в союзе с половецкими ханами — «уями» (дядьями по матери) старших Ольговичей — полуполовцев (включая «святого» Игоря), и дедами героев «Слова» (Святослава, Ярослава, Игоря, Всеволода «Буй-Тура») — половецких внуков.

В это время (1068 г.) произошел бой у Сновска Святослава Ярославича со значительно превосходящими по численности войсками половцев — «и одоле Святослав».

Летописец прочно связал все изложенные события следующим провиденциальным рассуждением: «Възвратися с победою в град свой Чернигов Святослав. Всеслав же седе в Кыеве. Се же бог яви крестную силу, понеже Изяслав, целовав крест, и я и (его, то есть предательски арестовал Всеслава. — А. Р.); тем же наведе бог поганыя…» Иначе говоря, за это вероломство последовала победа половцев над Ярославичами на Альте. Но освобождение Всеслава вернуло божественное благоволение: последовала победа Святослава над половцами, причины которой для летописца были ясны. «Сего же яве избави крест честьный; в день бо Вьздвижения Всеслав и въздохнув, рече: «О, кресте, честный! Понеже тебе веровах, избави мя от рова сего» (И, 121). Здесь облик Всеслава выступает не в языческом, а в благочестиво-христианском освещении.

Отсюда следует, во-первых, что первая победа русских над половцами, одержанная Святославом и ознаменованная пленением крупного половецкого хана Шарукана «Старого», осознавалась феодальным обществом как обусловленный божественной волей результат восстановления справедливости по отношению к Всеславу после клятвопреступления Ярославичей. Во-вторых, этот факт и его истолкование сохраняли свое значение для последующих времен, когда внук Шарукана, хан Кончак, пленил Игоря, правнука Святослава Ярославича, в качестве родовой мести за своего деда, что и отмечено в «Слове» («лелѣютъ месть Шароканю»).

Впоследствии воспоминания о страданиях («бедах») Всеслава были приведены в другом историческом контексте, также связанном со «Словом». Автор «Слова» (опираясь, видимо, на песни Бояна) припомнил битву на Нежатине Ниве (1078 г.), когда обе стороны (Ярославичи — Изяслав с сыном Ярополком, и Всеволод с сыном Владимиром Мономахом, против Олега и его двоюродного брата Бориса Вячеславича — внуков Ярослава) понесли большие потери: в бою был убит Борис, а Изяслав, стоявший «в пешцах», был убит каким-то всадником ударом копья в спину. Сын его Святополк отправил тело киевского князя для захоронения в кафедральном соборе, как сказано в «Слове»: «Святоплъкъ полелѣя отца своего … ко святѣи Софии къ Кыеву».

Возвращаясь к событиям 1068 г., отметим, что этот Изяслав, бежавший в Польшу, вскоре вернулся с польским королем Болеславом II и выслал вперед своего сына Мстислава, который одних «киян» порубил («исече»), других ослепил, а третьих «без вины погуби, не испытав». Уцелевшие «кияне» встретили Изяслава «с поклоном», после чего он долго преследовал Всеслава, бежавшего в Полоцк. Однако в некрологе Изяслава (через 10 лет) летописец говорил, что князь был «незлобив нравом… любя правду, клюк же ненавидя (о Всеславе в «Слове», напротив, — «клюками подпръ ся». — А. Р.). Колко ему створиша кияне! Самаго выгнаша, а дом его разграбиша, и не взъзда противу тому зла; аще ли кто дееть: «Кияне исекл, котореи же высадили Всеслава ис поруба», то с того не створе, ни сын его» (И, 142).

Таким образом, мы приходим к выводу, что генеалогические, политические и символические отношения Ольговичей, Всеславичей, Мопомаховичей и Шаруканидов связываются историческим единством, и эти связи в родовом эпосе прослеживаются вплоть до «Слова о полку Игореве». Теперь нам надлежит ориентировать эти связи на солнечную символику «Слова».

Введение фрагмента из эпоса о Всеславе послужило автору «Слова» основанием для того, чтобы провести интересную его слушателям параллель между давней легендарной попыткой Всеслава овладеть Тмутараканью и новой мечтой, приписываемой Игорю и Всеволоду «Буй-Туру», отвоевать для себя это княжество их деда Олега — «поискати града Тьмутороканя», как говорят «бояре» Святославу.

Присутствие в «Слове» образов двух солнечных богов (Даждь-бога и Хорса), соседствующих в пантеоне Владимира, может объясняться (при генеалогически равном отношении Олега и Всеслава к Владимиру) их символико-генеалогическим приурочениям к разным ветвям княжеского рода Рюриковичей: первого бога безусловно — к Ольговичам, второго — предположительно — к Всеславичам.

Олег и Всеслав дали начало двум сильным княжеским родам, княжения которых противостояли все более слабевшему Киевскому княжеству с севера-востока (Черниговское) и северо-запада (Полоцкое). Обе эти княжеские ветви, занятые междоусобной борьбой, как с Мономаховичами (в их разветвлениях), так и внутри собственных родов, имели ближайшее отношение к языческим племенам: Ольговичи — к половцам, Всеславичи — к литовцам. Оба княжеских дома одновременно и боролись с «погаными», и вступали с ними в союзы военные и брачные (как Ярославичи, затем Ольговичи и Мономаховичи — с половцами) для междоусобных войн.

В изложенных событиях наиболее интересен момент объединения военных усилий не только Ольговичей и Всеславичей, но и их языческих союзников: с северо-западной стороны — литвы и либи, с юго-восточной — половцев. Эти реальные обстоятельства создали основу для символики «Слова», объединившего две географически отдаленные реки (почитавшиеся как все источники в языческой традиции), тем более что они были историческими рубежами — на юго-востоке древнерусско-половецким и на северо-западе древнерусско-литовским: «Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ».

Вместе с существенными данными генеалогического порядка об Ольговичах и Всеславичах в эпическом фрагменте «Слова» о Всеславе присутствует и другой символический компонент, еще более важный в идейном отношении. По убеждению феодального общества Всеслав был кровно связан с языческим волшебством, передававшимся, как считалось, по наследству. Летописец полагал, что он был рожден матерью сверхъестественным образом — «от вълхвования»; поэтому от рождения было «язвено на главе его», и «рекоша бо волсви матери его: «Се язвено павяжи на нь, да носить е до живота своего», еже носить Всеслав и до сего дне на собе; сего ради немилостив есть на кровьпролитье» (И, 109).

В Полоцке, столице Всеслава (умер в 1101 г.), при его правлении (в 1092 г.) творились по ночам «чудеса», поражавшие умы современников: «… стонаше полунощи, яко человеци рыщуть беси (а по «Слову» сам Всеслав «въ ночь влъкомъ рыскаше». — А. Р.) по улици; аще кто вылезяше ис хоромины, хотя видети, и абье уязвен бяше невидимо бысть от бесов, и с того умираху… Темь и человеци глаголаху: яко навье (мертвецы. — А. Р.) бьют полочаны» (И, 150). «Бесы» здесь действовали, «яко человецы», что в сознании летописца-христианина сближалось с его представлением о языческих волшебных силах и божествах.

В согласии с убеждением о волшебном происхождении Всеслава автор «Слова» создавал его эпический образ. Поведение Всеслава было символично и фантастично: «На седьмомь вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребiи о дѣвицю себѣ любу. Тъи клюками подпръ ся …» и т.д. Всеславу были свойственны стремительные действия волка-оборотня: «Скочи… лютымъ звѣремъ въ плъночи… скочи влъкомъ… въ ночь влъкомъ рыскаше. Хръсови влъкомъ путь прерыскаше».

Во-вторых, современные Всеславу и Олегу древнерусские язычники объясняли солнечные затмения согласно своей традиции. Впервые, когда летопись описала затмение, а это было в 1064 г., приблизительно за год до взятия Всеславом Новгорода, летописец указал на такое объяснение: «Солнце пременися, и ве бысть светло, но аки месяць, его же невегласи глаголют снедаему сущю. Се же бывают сица знаменья не на добро» (Л, 160). Перед смертью Олега повторилось то же самое: «глаголют невегласи: снедаемо солнце» (И, 203). Позиция летописцев-христиан весьма характерна: они приводили мнение язычников, но не опровергали его, а также не поясняли, кем именно было «съедаемо» солнце.

Во-вторых, символика действий Всеслава в «Слове» в виде волка-оборотня, пересекающего путь Хорсу, оправданная для современников идеологически и генеалогически, была функционально значительной для памятника в целом, так как она своим безусловным авторитетом укрепляла языческую генеалогию и зооморфную символику действий других героев («дедов» и «внуков»), в особенности тех (в равной мере русских и половцев), которые, подобно Всеславу, действовали «волком», хотя, в отличие от него, и не представлялись оборотнями (Боян, Игорь, Гзак, Влур).

Обобщая сделанные наблюдения, можно прийти к выводу, что символико-генеалогические антропоморфные и зооморфные представления о Вселенной и человеке в Древней Руси (до татаро-монгольского завоевания) пережили две основные стадии своего эпического развития, обусловленные в конечном итоге сменой двух крупных периодов, сначала главным образом северо- и юго-западных, а впоследствии в большей мере юго-восточных, международных политических, военных, культурных и кровнородственных феодальных связей. Первоначально преобладал период славяно-скандинавский, в основе — языческий, обогащенный затем византийско-болгарской христианской культурой, а вслед за ним период преимущественно древнерусско-тюркский (в особенности, русско-половецкий), уже с борьбой восторжествовавшего собственного христианства против язычества, при практическом исчезновении скандинавского и ослаблении византийско-болгарского влияний.

На фоне этих закономерностей первое место по значению принадлежит солнечной символике, древнейшей и всемирной, которая открывается в «Слове» всем известной, но, как это ни странно, малоизученной картиной затмения солнца.

В целом эта научная методика была связана с общей тенденцией уподобления «Слова» всему тому, что его окружало или предположительно могло окружать в природе, общественной жизни, материальной культуре, искусстве, литературе, фольклоре, языке. Многолетние и разносторонние исследования в данном направлении принесли весьма значительные результаты, которые прочно вошли в науку. Труды этого рода показали «Слово» на широком фоне культурных и литературных явлений, существовавших в Киевской Руси, и подтвердили подлинность произведения. Тем не менее именно это движение научной мысли, при всей своей целесообразности, наряду с приобретениями, привело к некоторым утратам: оно ослабило и отодвинуло на второй план возможности выявления и объяснения своеобразия «Слова о полку Игореве» как шедевра древнерусской и мировой поэзии, своеобразия, возникавшего на фоне определенной традиции.

При такой методологии исследования основ поэтики «Слова», как и всякого другого выдающегося поэтического памятника средневековья, не могли не оказаться наименее затронутыми изучением проблемы органичности поэтического творчества как относительно самостоятельной формы идеологии вообще, вопросы преобладающего значения традиционного развития устных и литературных жанров в средние века, в особенности в древнерусской литературе, представления о соотнесенности таланта писателя или певца именно с этими закономерными процессами.

Нам представлялось бы желательным методологически иначе подойти к исследованию «Слова», как феноменального явления целостной княжеско-дружинной устно-эпической традиции (восходящей к наследию Бояна) и в этой связи, опираясь на собранные наукой «элементы», выявить и изучить не только и не столько сходство «Слова» с ними, сколько его отличие от них. В данном случае мы проследим принципиально важные отличия в изображении одного и того же солнечного затмения в двух летописях, с одной стороны, и в «Слове» — с другой, с тем, чтобы в последующем перейти к широкой проблеме различий символического изображения действительности в этих разных типах произведений.

В трех изучаемых источниках («Слово» и две летописные повести о походе 1185 г.) солнечное затмение объясняется одинаково — в качестве «знамения», но различия в его истолковании и изображении разительны.

Все три описания затмения (1 мая 1185 г.) обстоятельны и каждое по своему красочно, что свидетельствует о большом значении знамения для современников. По Ипатьевской летописи: «Игорь же возрев на небо в виде солнце, стояще яко месяц, и рече бояром своим и дружине своей: «Видите ли, что есть знамение се?» Они же узревше… и поникоша главами; и рекоша мужи: «Княже, се есть не на добро знамение се»» (И, 431). По Лаврентьевской летописи: «Бысть знамение в солнце и морочно бысть велми, яко и звезды видети, человеком в очью яко зелено бяше, и в солнци учинися яко месяц, из рог его яко угль жаров исхожаше: страшно бе видеть человеком знаменьо божье» (Л, 376).

В «Слове» затмение описано дважды: во-первых, с самого начала повествования о походе: Игорь «наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую за землю Руськую. Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты». Во-вторых, после встречи Игоря с братом Всеволодом «Буй-Туром» (и перед форсированием реки Донца): «Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше».

Для нашего анализа особенно важно то обстоятельство, что в обеих повестях солнце выступает только в качестве символа божественной воли, и поэтому, являясь объектом описания, остается статичным. Во-первых, само оно бездействует, даже не движется («стояще»), а только являет себя в необычном виде, что и выражено в статичных констатациях при помощи подбираемых сравнений: «стояще яко месяц», «яко и звезды видети», «яко зелено», «яко угль жаров».

В «Слове», напротив, солнце самостоятельно: не являясь знаком божественной воли (об этом в памятнике, в отличие от летописей, ничего не сказано) оно выступает как активный субъект, для воспроизведения действий которого употребляется падеж образа действия, то есть творительный орудийный («Солнце ему тьмою…», «видѣ отъ него тьмою»). Никаких сравнений солнца с чем-либо («яко месяц», «яко угль» и др.) здесь нет, потому что, во-первых, солнце представляется действующим произвольно, а во-вторых, — в архаичных анимистических представлениях господствующее над миром солнце, как равная себе сущность, также несравнимо, как несравним с кем-либо бог в христианских представлениях.

В летописях создается яркая литературная характеристика внешнего вида солнца в момент затмения, но нет оценки солнца как такового. В «Слове» же сразу приводится такая позитивная оценка («свѣтлое») и, видимо, — по принципу контраста (такой же контраст наблюдается далее в «плаче» Ярославны) его обычных благодатных свойств с чрезвычайным поведением в связи с походом Игоря: «Игорь възрѣ на свѣтлое солнце» и увидел — «отъ него тьмою ».

Показательны последствия такого пренебрежения знамением: в летописях Игорь наказан на небрежение к божественному знаку и свои прежние «грехи», в «Слове» — за стремление к «славе», которое побудило его, «внука» Даждь-бога, ослушаться своих символических предков. Такая интерпретация солнечной символики возможна именно потому, что, являясь христианином, Игорь нигде в «Слове» не встречает христианского осуждения своему произвольному и пагубному нападению на половцев, его родственников и недавних союзников.

Могущество солнечной символики подтверждается тем обстоятельством, что Игорь, получив традиционный в его роду отрицательный знак со стороны солнца и противопоставив ему смелый девиз («Луце жъ бы потяту быти неже полонену быти») получает и возмездие как раз такое, какого более всего опасался: оставшись в живых, попадает в плен, да еще особенно унизительный для его «славы» и «чести», к хану Кончаку, своему свату, великодушно избавившему его от смерти на поле боя, которую он с самого начала объявил желанной по сравнению с пленом.

Функция солнечного знамения в летописях исчерпывается приведенными описаниями затмения. В последующем повествовании о походе солнце не фигурирует, так как его идеологическое значение в смысле первого проявления божественной воли было уже реализовано, а поэтическая символика солнца была чужда летописной традиции. Весьма важен, однако, тот факт, что вслед за указанным христианским объяснением знамения, божественная воля проявляется в повествовании непрерывно в качестве единственной мотивировки описываемых событий. Последовательное рассмотрение этого идеологического явления не привлекало внимания исследователей, хотя оно очень существенно для правильного (по принципу диалектического противоречия) понимания символики «Слова».

В повести по Лаврентьевской летописи господствует аналогичная христианская тема в форме последовательных авторских сентенций: «Ольгови внуци» похвалялись первой победой над половцами, «не ведуще божья строения», «побежешь быша наши гневом божиим», «и здеяся грех ради наших бог бо казнит рабы своя хрестьянину бо многими напастьями внити в царство небесное кажет ны добре господь наш». То же самое предлагается в виде библейских аналогий: князья «пе ведуще глаголемаго пророком: «несть человеку мудрости ни есть думы противу господеви»; «Исайя бо пророк глаголет: «Господи! в печали помянухом тя», «яко же и Саулгони Давыда, но бог избави и (его. — А. Р.), тако и сего (Игоря. — А. Р.) бог избави из руку поганых».

Идеологическое и сюжетное значение всех этих концентрированных христианских символов было в том, что военные действия происходили отнюдь не по желаниям и возможностям их участников (и христиан-русских, и язычников-половцев), а только по божественному произволу: бог действовал «силою своею», он «казнит рабы своя», которые не знают его «промысла» и впадают в «грех». Князья располагали только «упованием» на бога и «покаяние». Даже ценнейший для феодально-дружинной идеологии всего средневековья принцип «чести и славы» оказывается у летописцев реализованным не военными героями, а божьей волей: в результате первой победы над половцами — «бог возложил на нас честь и слава». Заметим, что в «Слове», напротив, поведение героев не регулируется христианскими символами: они идут в поход и сражаются в поисках «себе чти, а князю славы». Эта мотивировка одинакова как для христиан-русских, так и для тюрок, исповедовавших шаманизм: черниговские тюркские войска действовали «звонячи въ прадѣднюю славу», часть их, полк «ковуев», участвовала в походе Игоря.

Для оценки значения летописных повестей о походе Игоря необходимо принять во внимание, что в них этот неудачный поход (вернее, нерасчетливый набег) описан гораздо подробнее и осмыслен внимательнее и глубже, чем многие другие не только неудачные походы князей на половцев, но и походы гораздо более крупные, а по результатам — победоносные. Таковыми были, например, походы княжеских коалиций, возглавлявшихся Владимиром Мономахом (1103, 1111, 1116 гг.), его правнуком Мстиславом Изяславичем (1168 г.), героем «Слова» Святославом Всеволодовичем (1184 г.), — с гиперболическим изображением в «Слове» его роли: «грозою наступи на землю Половецкую и падеся Кобякъ въ гридницѣ Святославли» и т. д.

Христианская символика имеет место при летописных изображениях большинства походов на «поганых» (язычников) половцев. Поэтому вполне нормален тот факт, что христианская нравоучительная тема служит идеологической основой повествований о походе 1185 г. Но удивительно другое обстоятельство: ни в одной из традиционных воинских повестей эта тенденция не прослеживается с такой силой и последовательностью во всех компонентах повествования и не насыщается с таким избытком, как это мы наблюдали в двух изучаемых повестях. Очевидно, в данном случае действует возбужденный сильной реакцией на солнечное знамение (как знак бога) тот же принцип символического доминирования в историческом повествовании, какой наблюдается, как увидим далее, и в «Слове», но там, — при аналогичном стимуляторе (то же знамение), — однако, без связей с христианской символикой и с господством символики солнечной.

В «Слове», в отличие от летописей, солнечное затмение фигурирует дважды: в начале описания похода Игоря и после его встречи со Всеволодом. Дуальное описание знамения представляется нам оправданным для эпического произведения именно в силу своей чрезвычайной символической значимости. Поэтому оба описания, разделенные промежуточными обстоятельствами действия, корреспондируют и стилистически. Мы видели, что летописец вводил в повествование христианские тенденции при помощи нравоучительных и статичных констатации («и тако»). В «Слове» тенденция солнечного знамения также вводится единоначатиями, но действенного характера («тогда въступи», «тогда възрѣ»), Но в отличие от летописей взаимоотношения героев с солнцем в «Слове» протекают в обстановке обоюдных активных и непрерывающихся действий: Игорь « наведе своя плъкы на землю Половѣцькую… Тогда Игорь възрѣ на солнце и видѣ отъ него тьмою », а затем «Игорь пoѣxa по … полю. Солнце ему тъмою ». По композиционному расположению этих двух картин одного и того же знамения, по их идейной сущности и однотипному стилистическому выражению, возникает впечатление о целенаправленном эпическом повторе, имеющем своей задачей укрепить представление о значении события: Игорь как бы дважды пренебрег роковым для его предков солнечным символом. Автор расчленил факт знамения в первом случае, в сюжетном и временном отношениях значительно отодвинув его назад, к началу похода Игоря, а во втором, — описав на реальном его месте или же несколько передвинув вперед, непосредственно к рубежам «Половецкой земли». По летописи, уже соединившись со Всеволодом, Игорь подошел к Донцу, увидел знамение, произнес речь — «И то рек, перебреде Донец». В «Слове» вторая картина затмения по времени и месту дается с эпической неопределенностью: после встречи со Всеволодом Игорь поехал «по чистому полю. Солнце ему тъмою ». Но благодаря такому дуальному изображению действий солнца и при возникающих в этой связи условиях поэтической ретардации, ошибка, совершенная Игорем, как бы удваивалась в восприятии слушателей, с одной стороны, как поступок предосудительный, а с другой — как геройский. Сначала солнце предупредило Игоря, только прикрыв «тьмою» его войско, а затем оно преградило путь («заступаше») ему самому. И тогда уже исход нападения «русичей» на «сватов» был предрешен.

Двойное описание солнечного знамения поддерживается также композицией вводной части повествования. Эпическая экспозиция ориентировала слушателей на авторское сопоставление — противопоставление своей песни песням великого предшественника («Боянъ бо вѣщий »), воспевавшего предков героев «Слова». Затем давалась первая эпическая характеристика Игоря («поостри сердца своего мужествомъ» п т. п.) и сразу же — первая картина затмения. После нее автор вновь обращался к предшественнику («О Бояые абы ты cia плъкы ущекоталъ»), изображал встречу князей-братьев и вновь воссоздавал картину затмения (перед их непосредственным вторжением в «Половецкую землю»).

Функциональное значение этих композиционно-контрапунктических движений различно. Первая картина затмения и первое роскошное изображение волшебного творчества Бояна служили негативно-символической экспозицией ко всему «Слову», второе обращение автора и к Бояну, и к солнечному знамению являлось позитивно-символическим подходом его к изложению собственного сюжета. Если историософско-генеалогическое и солярно-символическое значение этого взаимосвязанного удвоения повествования (последовательно зависимые Боян и автор, солнце и Ольговичи) в известной мере выясняется для нас после проведенного исследования, то для той киевской княжеско-дружинной корпоративной среды, в которой и для которой создавалось «Слово», назначение таких повторов было самоочевидным.

В последующем повествовании наблюдается наращивание солнечной символики при ее функционированной дифференциации и по-прежнему в композиционных условиях контрапунктического чередования с изложением реальных обстоятельств похода Игоря.

Вслед за солнцем вступают в действие соподчиненные ему небесные силы: «Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь, стонущи ему грозою влъци грозу въсрожатъ ». Действие ночи, в точном соответствии с действиями солнца, тоже направлено прямо против Игоря: « стонущи ему».

Согласование символических и реальных фрагментов изложения достигается тонким искусством почти незаметного перевода символов, как субъектов действия, в метафоры, направленные к выражению действий героев: «Быти грому великому, итти дождю стрѣлами … вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъ … стрѣлами», а затем — ответное аналогичное действие Всеволода — «прыщеши на вой стрѣлами». Далее символика — ветер, стрелы — по-новому повторяется в плаче Ярославны.

На фоне этих символико-метафорических преобразований происходит дальнейшее развитие атрибутов солнечной символики с намечающейся ее аллегорической конкретизацией: «чръная тучя съ моря идутъ синiи млънiи». При этом достигается и символико-временная дифференциация изображаемого: грома еще нет, но он неминуем: «Быти грому великому…» Символика не раскрывается, но здесь она функционирует уже в форме аллегории, приближенной к героям-князьям: тучи стремятся «прикрыти 4 солнца». Только в дальнейшем эта аллегория частично реализуется в форме метафорической конкретизации. Символически толкуя символический же «мутенъ сонъ» Святослава, «бояре» говорят: «Темно бо бѣ в 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряня стлъпа погасоста, и с нима молодая мѣсяца, Олегъ 81 и Святъславъ тъмою ся поволокоста ». В этой новой солярной вариации вместо четырех солнц (очевидно, князей) фигурируют также неназванные «два солнца» (как принято объяснять, — Игорь и Всеволод), а далее именуются только два соподчиненные светила — «месяцы»: Олег Игоревич и Святослав Олегович.

Изображение этой великолепной княжеско-боярской сцены «сна» Святослава и его толкования в киевском «теремѣ златовръсѣмъ» показывает, что при дворе старшего из Ольговичей солнечная символика, применительно к его двоюродным братьям, представлялась вполне уместной и поучительной.

Поучительный тон солнечной мотивации событий еще более укрепляется в последующем прямом обращении автора к герою (в звательном падеже), возможно, присутствовавшему при исполнении «Слова»: «Нъ уже, княже Игорю, утръпѣ солнцю свѣтъ ».

Отрицательная тема «тьмы», исходящей, однако, от «светлого» солнца, проходит сквозь повествование в различных модификациях: «тьмою» (трижды), «тьма», «темно», «темнѣ», а также «нощь» (дважды, в других случаях «ночь» — трижды), «чръная тучя», «помѣркоста», «погасоста». Символические силы «тьмы» поддерживаются развернутыми описаниями однолинейно действующих реальных обстоятельств: «Длъго ночь мрькнетъ, заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла », «рано крововыя зори свѣть повѣдаютъ». Итак, «на рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла».

Успех «плача» Ярославны оказывается эпически логичным потому, что он однотипен по своей эмоциональной сущности с импульсивно-произвольной основой действий всех субъектов-персонажей (природы и людей), борьба которых не связывается христианским предопределением.

Когда побег Игоря из плена благополучно завершается (и когда, в действительности, ему удается восстановить свой вассалитет у Святослава, видимо, при содействии Ярослава), его «княжеская судьба» снова встречается с солнцем, но теперь в противоположной его ипостаси: «Солнцѣ свѣтится на небесѣ — Игорь князь въ Рускои земли». Как и в самом начале повествования, солнце здесь вновь отчуждается от Ольговичей, выступая в качестве субъекта действия.

Но именно в силу такой гиперболичности солнечная тема достигла в итоге значения определяющего символа. Для функционально-поэтической оценки последнего образа солнечной символики следует иметь в виду, что первое описание солнца (в состоянии затмения) было фактором объективным, то есть и фактом, и обязательной для автора (как и для двух летописцев) идеологической реалией в качестве зловещего знамения. В противоположность этому последнее описание солнца создается по принципу тенденциозного кольцеобразного сопоставления-противопоставления: сначала оно «свѣтлое», но действует «тьмою», затем, наоборот: оно простирает «горячюю свою лучю», наконец, возвращается к состоянию наибольшего благоприятствования — «сѣетится».

Заключительный образ солнечной символики в «Слове» при наличии параллели (Солнце — Игорь) впервые выступает в качестве произвольного акта авторского творчества (поскольку обычная солнечная погода не может представляться в качестве положительного знамения). Этот символ позволил автору, во-первых, замкнуть все произведение в пределы солнечной символики, во-вторых, связать эту символику и со своей генеалогической концепцией истории, и с традиционным положением наследственного княжеского певца.

В конце «Слова» и в связи с солнечной символикой автор вспоминает Бонна, как это он сделал и в самом начале произведения: «Рекъ Боянъ… Тяжко ти головы кромѣ плечю…», и далее сам продолжает это относившееся к деду Олегу речение, перенося его на внука, — «Рускои земли безъ Игоря. Солнце свѣтится… Игорь князь…» и т.д. Благодаря этому символика солнца обрамляет произведение совместно с эпической символикой Бояна в условиях общей вассальной зависимости двух поэтов-певцов от рода Ольговичей.

На этих путях символико-генеалогического осмысления действительности, опиравшегося на традиции княжеско-дружинного эпоса, в основах своей образной системы оставшегося языческим, автор «Слова» искал и находил возможности для преодоления собственных противоречивых желаний и обязанностей. Автор осуждал княжеские крамолы и усобицы: Олег «крамолу коваше», «рекоста бо брат брату: се мое, а то мое же». В таком же отношении он рассматривал и набег младших Ольговичей на их «сватов» (родственников), хотя и «поганых» половцев: Святослав в своем «златом слове» говорил об Игоре и Всеволоде — «нечестно бо кровь поганую пролiясте». И тем не менее автор должен был прославить младших Ольговичей. В этом затруднении опора на Бояна была необходимой.

Знаменитый и почитаемый Боян «Вещий», по мнению автора «Слова», творил произвольно («аще кому хотяше»), пользуясь, как мы бы сказали, определенным идеологическим иммунитетом, каким обладали в средние века при монархах и некоторые придворные феодалы-поэты (как например, знаменитые скальды — язычник Эгиль, христианин Гаральд Жестокий — зять Ярослава Мудрого; трубадур Бертран де Борн), и придворные шуты, прославленные впоследствии Шекспиром. При этом Боян, воспевая «славу» князьям, вполне сознавал реальную обстановку. Хотя распад империи Рюриковичей еще не наступил, он уловил первые симптомы: «Помняшетъ бо, рече, първыхъ временъ усобицѣ». Но Боян в равной мере славил обоих братьев, — «пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу », — то есть зачинателей крупнейшей усобицы, впервые расчленивших надвое (по Днепру) империю их отца Владимира. Поэтому и автор «Слова», наследник Бояна, в новых условиях, когда империи уже не существовало, продолжал отстаивать архаичные для его современников — князей имперские идеалы феодального единения, и в то же время пел славу ближайшим к нему нарушителям этих идеалов.

Возглавляемые Игорем князья двинулись на половцев сепаратно (как осудительно отмечено в Лаврентьевской летописи — «но сами поидоша о собе, рекуще: «Мы есмы ци не князи же?»»), презрев сюзеренный авторитет их двоюродного брата великого князя Святослава и даже отвергнув родовое солнечное знамение. Вполне закономерно, как в плане символическом, так и реальном, что они потерпели сокрушительное поражение от объединившихся для защиты «Половецкой земли» ханов, погубили свои войска (по Ипатьевской летописи — «Русь с 15 мужа утекши, а ковуем мнее»), понесли вместе с другими князьями (например, их врагом и истинным героем противополовецкой обороны Владимиром Глебовичем Переяславским) большие потери из-за ответных набегов ханов Кончака и Гзака (Кзы).

Но для автора «Слова» вся эта действительность не имела значения: он не осудил своих героев. Напротив, солнце вернуло свое благоволение «внуку» Даждь-бога, для него и его родичей все окончилось благополучно, а поэтому: «Слава Игорю Святъславличю, Буй-Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!»

Солнечные боги, как существа астрально-антропоморфные, функционировали в идеологии, в частности в поэзии, в качестве промежуточного поколения между солнцем и солнечными династиями. Именно таким, по убеждению летописца — современника Олега, был Даждь-бог. Княжеско-дружинный родовой эпос Ольговичей (от Бояна до автора «Слова») стремился возвысить своих героев, противопоставляя их другим ветвям рода Рюриковичей, и с этой целью закрепил представление об Олеге, а затем об Игоре, как о потомках Даждь-бога, опираясь, по-видимому, на предания подвластных им «северян». Благодаря этому солнечная символика получила в «Слове» генеалогическое обоснование и развитие, как и во всех других случаях, — на фоне сопоставления «старого времени» и «сего времени».

Как нетрудно было уже заметить, солнечная символика в «Слове» раскрывается в форме конфликта начал «тьмы» и «света». Эта антиномия широко представлена в сознании человечества, мифологии, поэзии. Однако во многих случаях, — и это особенно ясно из библейской традиции, — «светлые» и «темные» силы отчуждаются друг от друга. Так, воображаемая функция Саваофа проявлялась в том, что он произвел это качественное разграничение антиномий: «свет, яко добро, и разлучи бог между светом и между тмою», он создал солнце и луну, светящие днем и ночью, чтобы «разлучати между светом и между тмою» (Бытие, 1, 4, 18). В отличие от этого в «Слове» солнце выступает в качестве единого источника «тьмы» и «света», которыми оно суверенно распоряжается применительно к генеалогически зависимым от него героям для их наказания или награды. Этот синкретизм антиномий, осознаваемых как положительные и отрицательные, свидетельствует о глубокой архаике солнечной символики в «Слове», которая стадиально предшествует получившей господство в древнерусской литературе (XI-XII вв.) христианской символике «добра» и «зла:».

Внутренняя логика субъективно ориентированного конфликта «тьмы» и «света» создавала возможности его преодоления (после «плача» Ярославны) даже тогда, когда отрицательные силы, как казалось, одержали полную победу. Объективно победа «света» обусловливалась уже тем, что события излагались после их завершения (благополучного для младших Ольговичей).

Перейдем к некоторым выводам. Идейное и поэтическое значение солнечной символики в «Слове о полку Игореве» обусловливалось, с одной стороны, существованием в феодальном обществе XII в. языческих традиций вообще, а с другой — наблюдавшимся совмещением солнечных затмений с гибелью ряда князей Ольговичей на протяжении столетия.

Христианская и языческая идеологии, объединявшиеся в феодальном обществе в форме «двоеверия» (то есть государственного культа и существовавшего суеверия), в равной мере признавали роковое влияние солнечных знамений, но по-разному их истолковывали («знамению творец бог» или «снедаемо солнце»). В зависимости от этого в феодальном летописании (в особенности в двух повестях о походе 1185 г.) господствовала символика христианская, в ее церковно-книжном оформлении («бог», «грех ради наших» и т. п.), а в феодальном устном эпосе, в «Слове», с такой же последовательностью преобладала символика светско-языческая (образы солнца, богов, природы).

Для историко-материалистического понимания обнаруженных явлений солнечной символики как идеологических реалий следует учесть непреложные исторические обстоятельства. В условиях известной современникам более чем вековой истории многочисленных удачных и неудачных походов древнерусских князей на половцев, причем нередко походов весьма значительных по военным масштабам, небольшой по своим силам, плохо подготовленный и позорный по результатам поход младших Олыовичей, возглавлявшихся Игорем, сам по себе не мог бы привлечь широкого интереса феодального общества. Удачный поход в предшествовавшем году (1184 г.) Святослава, Рюрика, Владимира Глебовича и других князей (без участия Игоря и его группы) не вызвал ни развернутой летописной повести, ни, видимо, эпического произведения типа «Слова».

Когда же младшие Ольговичи (4 или 5 князей) впервые в истории древнерусско-половецких отношений одновременно попали в плен, и это оказалось предвещанным солнечным знамением, традиционным для данного княжеского рода, — общественное сознание было потрясено.

Геройство Игоря в глазах современников состояло не в личной воинской доблести, обычной для князей (в которой, кстати, его превзошел Всеволод «Буй-Тур»), а именно в том, что он, вопреки мнению своих «мужей» и, главное, наперекор «судьбе» Ольговичей, принял решение: отверг знамение. По нашему убеждению, эти чрезвычайные астрально-исторические обстоятельства в их совокупности возбудили тот особый общественный интерес к походу Игоря, который яснее всего выразился в творческом подвиге автора «Слова о полку Игореве», и в создании летописцами двух значительных новостей 1185 г.

Таковы были внешние (реальные) условия, способствующие возбуждению у автора «Слова» (разумеется, христианина, но ценителя отечественного языческого предания), высоких идей княжеского единения, оказавшихся утопическими в период феодальной раздробленности, однако в далекой перспективе — исторически очень значительными, а в поэтическом смысле — вечными. Внутренняя эпическая логика солнечной символики «Слова» такова: солнце, а за ним два солнечных бога (Даждь-бог, Хоре) оказывали определяющее влияние на состояние и действия как природы, так и людей. В действие вступали вслед за солнцем, с одной стороны, зависимые от него силы небесные (ночь, гроза, тучи, гром, молнии, зори) и земные (животные, птицы, растения). С другой стороны, — люди, которые не только так или иначе реагировали на символы солнца и природы, но и сами могли действовать, как это изображалось, подобно животным и птицам (в особенности часто «волкомъ», а также «лютым зверемъ», «горностаемъ», «орломъ», «соколомъ», «гоголемъ» и т. п.). Органически связанный с солнечными знамениями образ Всеслава, как человека-волка, восходящий к древним верованиям, поддерживал зооморфные изображения подвигов Ольговичей.

Авторитарная анимистическо-генеалогическая символика «Слова» основывается на целостном мировосприятии вселенной и человека, объединяющем образы природы (солнце, небесные силы, фауна, флора) и героев (феодалов), вступающих во взаимосвязи в эпико-героических ситуациях.

В творчестве автора «Слова» генеалогическая концепция предстает в виде сопоставления-противопоставления двух эпох — «старого» и «сего времени», то есть времен и «славы» и «бѣды» сначала «дѣдов», потом их «внуков». Иначе говоря — эпохи княжеских родоначальников (Олега. Всеслава, Владимира Мономаха), с одной стороны, и ханских родоначальников (в особенности, Шарукана «Старого»), с другой. А затем эпохи их потомков, современных автору-вассалу сюзеренов-героев (Святослава, Игоря и др.), а также их то союзников, то врагов (Кончака, Кобяка, Гзака).

Сюзерены-герои этих двух эпох объединялись не только их кровным родством, но в эпических представлениях также и общим для них родством с традиционно-эвгемерическими образами языческой мифологии, на первом плане которой выступали солнечные боги с их потомками: Даждь-бог (его «внуки» Олег, Игорь) и «великий» Хорс, связанный с Всеславом-волхвом (при перекрещивающихся родственных связях Олега и Всеслава, Ольговичей и Всеславичей). В такой же генеалогическо-символической зависимости выступали княжеско-родовые поэты-певцы: «внук» Велеса Боян «Вещий» и его «внук», автор «Слова».

Ни в одном из произведений древнерусской литературы и русского фольклора нет подобной «Слову» солнечной символики. На небольшом пространстве текста «Слова» солнце названо 7 раз (в том числе 1 раз применительно к 4 князьям, 1 раз — к 2 князьям), трижды фигурируют солнечные боги (Даждь-бог — 2 раза, Хорс — 1 раз). Символика солнца идейно и композиционно обрамляет «Слово», а также последовательно проходит через все лиро-эпическое повествование в качестве внутренней темы, мотивирующей излагаемые события. Солнечная символика во всех контекстах повествования оказывается структурно оправданной, благодаря контрапунктическому чередованию символов и реалий.

Динамическое функционирование солнечной символики в «Слове» осуществляется благодаря совмещению ее идейной однотипности и семантического разнообразия. Это явление наблюдается при рассмотрении различных степеней отношения символики и действительности, а именно — со стороны авторско-умозрительного взаимного приближения или отдаления изображаемых символов и реалий. Образ солнца выступает сначала в виде субъекта, произвольно действующего («тьмою»), затем — в виде аллегории («4 солнца», «два солнца»), относящейся к героям-князьям непосредственно, а также через посредство своих общепризнанных божественных атрибутов (Даждь-бог, Хорс). Потом образ солнца, оставаясь символом («чему, господине…»), становится также и реалией, гибельно влияющей на воинов Игоря («простре горячюю свою лучю…»), и в авторском обращении к герою об утрате солнечного «света», и, наконец, превращается в произвольный символ («свѣтится на небесѣ»).

Разнотипность функционирования единой и последовательно изображаемой в «Слове» солнечной символики показывает, что эта символика уже становится фактором поэтическим, определяющим основы стилистической системы памятника, как идейно-эстетического единства соподчиненно взаимосвязанных стилевых компонентов. Здесь прослеживаются объективно данные в «Слове» (независимо от степени их осознанности или преднамеренности со стороны автора) принципы и приемы перевоплощения традиционной мировоззренческой (мифологической и эпической) общности представлений в их эстетическую обособленность. Иначе говоря, именно в плане обнаруженных закономерностей развития в «Слове» солнечной символики, как и всех форм символики, ей сопутствующих, наблюдаются те свойственные шедевру словесного искусства признаки, которые получили феноменальную реализацию в условиях раннефеодальной стадии поэтического творчества, развивавшегося у всех европейских пародов от законов «двоеверной» языческо-христианской идеологии, через символику, к закономерностям стилистической метафоричности. Для стиля «Слова» характерно первоначальное авторское предложение слушателям ряда символов, замкнутых в своей сущности (традиционной языческой мифологии), с последующим постепенным и, очевидно, интересующим слушателей их раскрытием (по только частичным) при помощи метафорической конкретизации. Оценка историко-идеологического, то есть эпохального, и идейно-эстетического, как непреходящего, значения солнечной символики «Слова» определяется двумя заключениями. Эта символика является одним из существенных подтверждений подлинности и древности «Слова о полку Игореве». Эта же символика, в типологическом аспекте ее изучения, вводит «Слово» в систему мировой мифологии и поэзии, извечно связанной с борьбой антиномий «света» и «тьмы» как предвестников «добра» и «зла». Мы выяснили, что солнечная символика, языческая по своему происхождению, развивается в «Слове» в плане идейно-поэтическом столь же последовательно, как христианская символика божественной воли в плане назидательном в летописных повестях о походе 1185 г. В отношении литературного функционирования (сюжетно мотивирующего) обе эти символики типологически равноценны. Историческое различие их, едва ли осознававшееся современниками, состояло в относительной архаике языческой символики и относительной новизне символики христианской. Идеологическое различие их, очевидно, ощущавшееся современниками, состояло в двухвековом государственном признании иностранного культа христианского бога и продолжавшей существовать неофициальной привязанности к языческим божествам отечественного предания. Поэтическое различие, которое, несомненно, не было понятным слушателям или читателям и «Слова» и летописей в средние века, но постепенно становилось доступным сознанию культурных читателей нового времени, в особенности — нашей современности, состоит в следующем.

Христианская символика, в ее летописной модификации, была очень значимой для своей эпохи. Но в силу ей присущей образной отвлеченности и замкнутой в себе структуры однотипных понятий («бог» с его атрибутами, «грех» с его последствиями), а также со свойственной ей монотеистической логизацией вселенной, она оказалась явлением временным. Христианская символика обладала ограниченными внутренними возможностями для эстетического перевоплощения, и поэтому ее влияние не простиралось далеко за пределы феодального средневековья. Языческая символика Древней Руси (символы неба и земли, фауны и флоры, общества и человека) со свойственной ей конкретной образностью при воспроизведении разнотипных объектов, с одной стороны, и политеистической анимизацией вселенной, с другой, оказалась эстетически функционирующей постоянно, то есть вечной, о чем и свидетельствует «Слово о полку Игореве».

Примечания:

1. Чижевский А. Л. Физические факторы исторического процесса. Калуга, 1924, с. 15; см.: Чижевский А. Л., Шишина Ю. Г. В ритме Солнца. М., 1969.

3. Розов Н. Н. Синодальный список сочинений Илариона. — Slavia. Praha, 1963, R. XXXII, S. 2, s. 169.

4. Рыбаков В. Л. Календарь IV в. из земли полян. — Советская археология, 1962, № 4, с. 66-89.

5. Под праздники Пасхи и Петрова дня (28 июня) «поселяне всех возрастов собираются на пригорки, раскладывают огонь и в ожидании солнца проводят ночь в играх и песнях. Едва начинает восходить солнце, все испускают радостные клики» (Сахаров И. П. Сказания русского народа, т. 2. СПб., 1849, с. 94-95).

6. См.: Срезневский И. Об обожании Солнца у древних славян. — ЖМНП, ч. LI., СПб., 1846, с. 36-60; Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси, т. I. Харьков, 1916. с. 25-27. 46-48; там же. т. II. Записки Московского археологического института, т. XVIII. М.. 1913, с. 59-72; Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические реконструкции текстов. М., 1974, с. 17-21, 115, 149, 237; Обширный указатель на слово «Sun»: Thompson Stith. Motif-index of Folk-literature. Volume six. Index, Bloomington, 1958, p. 766-767.

7. Баскаков Н. А. Половецкие отблески и «Слово о полку Игореве». — «Ural-Altaische Jahrbücher». Hd. 48. Wiesbaden, 1976, S. 21.

8. Кузьмина В. Д. Девгениево деяние (Деяние — прежних времен храбрых человек). М., 1962, с. 148.

9. Чижевский А. Л. Земное эхо солнечных бурь. М., 1976, с. 47-48; см.: Данилевский В. Я. Жизнь и Солнце. Харьков, 1923.

10. См.: Робинсон А. Н. О закономерностях развития восточнославянского и европейского эпоса в раннефеодальный период. — Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. М., 1973, с. 178-224.

13. Далее «Слово» цитируется без указания страниц по кн.: «Слово о полку Игореве». Под редакцией Адриановой-Перетц В. П. — Литературные памятники. М.-Л. 1950 (текст подготовлен Д. С. Лихачевым).

14. См.: Шарынкин Д. М. «Рек Боян и Ходына…» (К вопросу о поэзии скальдов в «Слове о полку Игореве»), Скандинавский сборник, т. XVIII. Таллин. 1973. с. 195-200.

16. Розов Н. Н. Синодальный список сочинений Илариона, с. 163, 164, 175.

17. См.: Гедеонов С., Варяги и Русь, ч. 2. СПб., 1876, с. 483-494.

18. Янин В. Л. Печати Феофано Музалон. — Нумизматика и сфрагистика, т. 2. Киев, 1965, с. 88.

19. По сообщению Нила Доксопатра (вторая половина XII в.), церковная юрисдикция константинопольского патриарха распространялась «до Херсона, Хазарии, Готии, Халдии, Авасгии, Иверии и Алании» (см.: Каждой А. II. Византийский податной сборщик на берегах Киммерийского Боспора в конце XII в. — В кн.: Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. Сборник статей к 70-летию академика М. Н. Тихомирова. М.. 1963. с. 95; Янин В. Л. Указ. соч.. с. 88).

Уместно вспомнить из «Слова»: Див «велитъ послушати…Корсуню, и тебѣ, Тьмутораканьскыи блъванъ». «готьскыя… дѣвы вѣспеша (на немецком языке. — А. Р.) … лелеютъ месть Шароканю», сын которого Отрок (Артык), отец Кончака, ушел на службу в Грузию («Иверию»).

20. Когда в 1147 г. «кияне» убили сына Олега Игоря (см. ниже), они «ругающеся царьскому и священому телу» его (И, 249). «Священным» тело этого князя считалось потому, что он был монахом, «царским» же оно могло быть названо в силу его происхождения от отца, носившего царский титул «кагана».

21. См.: «Codex Cumanicus». Budapest, 1SS0, 101-105; Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях. — Материалы и исследования по археологии СССР. т. I, № 62. М.-Л, 1958, с. 195.

22. См.: Лопарев Хр. Византийская печать с именем русской княгини. — Византийский временник, т. I. СПб.. 1894, с. 162.

В. Л. Янин полагает, что Олег женился на Феофании до своей ссылки в Царьград (с 1073 г.), и затем она жила с ним в Тмутаракани не менее чем до 1094 г. В. Л. Янин пишет, что мнение Н. М. Карамзина о том, что женой Олега была половчанка, «основано на явном недоразумении: Олег женил своего сына на половецкой княгине в 1107 г.» (Янин В. Л. Указ. соч., с. 83, 88. примеч. 24). В этих явных недоразумениях следовало бы разобраться: гречанка Феофания была, видимо, первой женой Олега, второй была половчанка (дочь хана Осулка). Сына своего Святослава Олег женил (1107 г.) на половчанке (дочери хана Аепы, внучке хана Гиргеня). В 1140 г. Святослав обратился к «дружине своей и половцем дикым, уем своим (дядьям по матери — жене Олега. — Л. Р.) Тюпракови Осулоковичу и брату его Камосе…» (И, 237). Игорь родился (1151 г.) от второго брака Святослава (1136 г.) с новгородкой не княжеского рода. См.: Baumgarten N. de. Généalogies et manages Occi-dentaux des Rurikides russcs du X-e au XIII-e siecle. — Orientalia Christiana, Vol. IX-1. Num. 35. Maio 1927, Roma, 1928.

23. См.: Святский Даниил. Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. СПб.. 1915, с. 12-22. В этом издании канон затмений солнца, составленный М.Л. Вильевым, ориентирован на район Смоленска, как «пункта приблизительно одинаково удаленного от Новгорода, Киева и Москвы» (Указ. соч., с. 11). Кроме даты, здесь отмечается время затмения в момент его наибольшей фазы.

24. Канонизация Игоря Олеговича потребовала еще более эффектных (и притом вымышленных) «знамений»: после его отпевания — «абие бысть гром и молния велия, и внезапу явнея столп светозарен над церковию, от земли до небес, и потрясеся земля, людие же ужасошася и зваху: «Господи, помилуй!» (Пролог. М., 1677, л. 426 об.). Благодарю О. А. Державину за это указание.

25. Б. А. Рыбаков правомерно относит к «Ольгову гнезду» Ольговичей и Давидовичей. См.: Рыбаков Б.А. Князь Святослав Всеволодович (ок. 1125-1194 гг.). (Опыт исторической характеристики). — Материалы и исследования по археологии СССР, № 11, т. I. M., 1949, с. 94.

27. Солнечные затмения и качестве знамений продолжали функционировать в русском общественном сознании и в середине XIX в.: именно так описано суеверное отношение, к затмению со стороны крестьян и даже помещика в рассказе И. С. Тургенева «Бежин луг» («Записки охотника»).

28. Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты М., 1963, с. 140, 212.

29. См.: Стремоухов Д. В. Святой Георгий и «Слово о полку Игореве». — 1-е Messager écclésiastique, Paris, 1957, p. 103-111.

30. Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI-XIII вв. — ТОДРЛ, т. XVI. М.-Л., 1960, с. 87-89; см.: Рыбаков Б. А. Языческое мировоззрение русского Средневековья. — Вопросы истории, 1974, № 1,с. 3-30.

31. Рыбаков Б. А. Русалии и бог Симаргл-Переплут. — Советская археология, 1967, № 2, с. 116.

33. Путешествия игумена Даниила по Святой земле в начале XII века. Под редакцией А. С. Норова. СПб., 1864, с. 7.

34. См.: Норцов Л. П. Путь солнца в процессе мирового движения. Тамбов, 1909, с. 62.

35. См.: Шахматов Л. Л. Повесть временных лет. т. I. Пг., 1916. с. XXVI-XXXVII; Лихачев Л. С. Повесть временных лет (Историко-литературиый очерк). — В кн.: Повесть временных лет. Ч. 2. М.-Л., 1950. с. 125-132; Алешковский М.Х. Повесть временных лет. М.. 1971. С. 9-13.

36. Миллер Всев. Взгляд на Слово о полку Игореве. М., 1877, с. 71-7-4.

Д. С. Лихачев полагает, что летописец сделал выписки из «русского хронографа», в которых текст перевода «Хроники» Иоанна Малалы переработан русским составителем хронографа (в частности, ему принадлежат и все отождествления Гефеста и Гелиоса с русскими божествами Сварогом и Даждь-богом). — См.: Повесть временных лет, ч. 2, с. 480-481.

38. Изучая смену языческих богов («Слово и откровение святых апостол»), А. Н. Веселовский писал, что в противоязыческих церковных проповедях выдвигалось «общее обвинение против боготворения твари, и в частности людей, когда-то живших. Известно, что эвгеморовская гипотеза была принята любовно христианскими богословами: языческие боги были в действительности смертные люди, лишь впоследствии возведенные на Олимп…» (Веселовский Александр. Новый взгляд на Слово о полку Игорево. — ЖМТТП. СПб.. 1877, часть СХСИ, с. 287).

Затем эвгемерическая теория относительно языческих богов «Слова» развивалась в кн.: Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914, с. 336; Ржига В. Ф. «Слово о полку Игореве» и древнерусское язычество. — Slavia. Praha, 1933-1934, г. XIII, S. 3-4.

39. Аничков Е. В. Указ. соч., с. 338-339.

40. В XVII в. профессор Киево-могилянской коллегии, писатель Лазарь Варанович носил церковный титул «архиепископа Черниговского, Новгородского и всего Севера» (см.: Ростовский Димитрий. Руно орошенное. Чернигов, 1683, л. 1 об.).

41. См.: Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. — Материалы и исследования по археологии СССР, № 163, 1970, с. 130-131; Зайцев А. К. Черниговское княжество. — В кн.: Древнерусские княжества в X-XIII вв. М., 1975, с. 62-63.

42. Зайцев А. К. Указ. соч., с. 63.

43. Баскаков Н. А. Мифологические и этнические имена собственные в «Слове о полку Игореве». — Восточная филология, т. III. Тбилиси, 1973. с. 181.

44. См.: Гудзий Н. К. Ревизия подлинности «Слова о полку Пгореве» в исследованиях проф. А. Мазопа. — Ученые записки МГУ, вып. 110. Труды кафедры русской литературы, кн. I. М., 1946, с. 176.

45. Еще В. Ф. Миллер писал, что имена богов в «Слове» только «украшающие эпитеты», «поэтическая метонимия». По его мнению, автор «Слова», найдя эпитет Даждь-бога, «в каком-либо болгарском произведении, воспользовался им, не отдавая себе в нем отчета, и украсил им своих князей» (Миллер Всев. Указ. соч., с. 72, 76, 77).

Неосновательность подобных рассуждений очевидна. Трудно согласиться и с мнением Б. И. Яценко о том, что «образ солнечного затмения — поэтический прием автора «Слова», с помощью которого он стремится оправдать Игоря и его поход». — См.: Яценко Б. П. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ. т. XXXI. Л.. 10715. с. 121.

46. Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.-Л., 1965, с. 178.

47. См. Робинсон А.Н. «Слово о полку Игореве» и героический эпос средневековья. — Вестник Академии наук СССР, 1976, №4, с. 104-112.

49. Форма «Велес» (в отличие от «Волос») имеет место в «Житии Авраамия Ростовского» («… страстнаго сего идола Велеса»). — См.: Адрианова-Перетц В. П. Указ. соч., с. 62. Генетически связанные между собой в «Слове о полку Игореве» Велес и Боян (Боян Велесов внуче), по-видимому тюркского (древнебулгарского) происхождения» (Баскаков Н. А. Указ. соч., с, 183. см. с. 186-192). См.: Иванов В. В., Топоров В. Н. Указ. соч., с. 31-75.

50. Открытая С. А. Высоцким надпись (граффито), второй половины XII в. на стене собора святой Софии Киевской содержит акт, подтвержденный в качество свидетелей поименно перечисленными 12-тью «попами» (один из них Яким — епископ Туровский), о том, что купила землю Боянову («землю… Бояню») княгиня Всеволодова, дав за нее 700 гривен, сумму очень большую. По убедительному предположению С. А. Высоцкого речь идет о наследственном владении поэта-певца Бояна, приобретенном Марией, вдовой Всеволода Олеговича, матерью Святослава, основательницей Кирилловской церкви, где она и похоронена (1179 г.), а также похоронен Святослав (герой «Слова», в 1194 г.). — См.: Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской XI-XIV вв., вып. 4. Киев, 1966. с. 60-71.

51. О печати русской «архонтессы», жены Всеволода Ярославича, Марии Мономахи см.: Янин В. Л. Указ. соч., с. 86.

52. «К чести Святослава Всеволодовича следует отнести и то, что именно при его дворе воспитался такой горячий поклонник его самого и страстный патриот всей Руси, как автор «Слова о полку Игореве…» (Рыбаков Б. А. Князь Святослав Всеволодович…, с. 99).

53. См.: Щепкина М. В. О личности певца «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. XVI. М.-Л., 1960, с. 73-79.

54. Уместно вспомнить справедливое заключение А. В. Соловьева: «Именно Олег Святославич, воспетый некогда Бояном, особенно дорог сердцу певца «Слова». Хотя о нем и сказано с укором, что он «мечом крамолу коваше», все же певец воехищается ого удалью». (Соловьев А. В. Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве». — Исторические записки. М., 1948. № 25, с. 75).

55. См.: Jakobson Roman. Selected Writings IV. — Slavic Epic Studies. The Hague-Paris, 1966 (with Marc Szefte). The Vseslav Epos, p. 301-368; with G. Ruzicic. The Serbian Zinaj Ognjeni Vuk and the Russian Vseslav Epos, p. 369-379); Клейн И. «Слово о полку Игореве» и апокалиптическая литература (К постановке вопроса о топике древнерусской литературы). — ТОДРЛ, т. XXXI. Л., 1976, с. 104-115.

57. См.: О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. Исследование Зотова Вл. Р. СПб., 1892, с. 267; Соловьев А. В. Указ. соч., с. 81.

58. Рыбаков В. А. Князь Святослав Всеволодович…, с. 94, прим. 2.

60. «Во второй половине XII в. Тмуторокань принадлежала уже к области византийского владычества…» (Насонов А. Н. Тмуторокань в истории Восточной Европы X века. — Исторические записки, т. 6. М., 1940, с. 98). По убедительному мнению военного специалиста В. Г. Федорова, «Войска Игоря, состоявшие из пяти или шести полков, могли иметь примерно 6-8 тысяч человек» (Федоров В. Г. Кто был автором «Слова о полку Игорево» и где расположена река Каяла. М., 1956, с. 26-27).

61. Существует предположение, что Всеслав мог княжить в Тмутаракани в 1069-1071 гг. (см.: Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века). П. 1940. с. 166-168).

62. Исследователи давно обратили внимание на древнеиранскую, а также древнееврейскую (Hrs-солнце) соотнесенность «Хорса» (см.: Норцов Л. Пути Солнца в процессе мирового движения. Тамбов. 1909. с. 66. 100) и отметили, что «в знак особенного уважения и почтения его называли великим. Об этом говорит «Слово о полку Игореве» [Соколов М. Е. Старорусские солнечные боги и богини. Историко-этнографическое исследование. Симбирск, 1887, с. 9). Современные исследователи отмечают «… наличие эпитета великий при отсутствии его в связи с именами других богов и употребление в «Слово» только этого имени бога вне сочетания со словом внук. Эти данные могли бы быть истолкованы как указание на особую актуальность Хорса, выступающего самостоятельно, как великое божество, вне генеалогии» (Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период), 1965. с. 18, примеч. 31).

63. См.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля. — В кн.: Древнерусские княжества Х-ХIII вв. М. 1975. с. 230-231. 236-237.

64. См. комментарий Д. С. Лихачева в указ. кн.: Слово о полку Игореве. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц, с. 450-452.

65. Святский Даниил. Указ. соч., с. 17.

66. См.: Рыдзевская Е. А. К варяжскому вопросу (местные названия скандинавского происхождения в связи с вопросом о варягах на Руси). — Известия АН СССР. Отделение общественных наук, VII серия, № 7, Л., 1934, с. 517.

67. О волкодлаках см.: Иконников В. С. Опыт русской историографии, т. II, ч. 1. Киев, 1908, с. 312-317; ср.: русское — «волкодлак», украинское — «вовкулак», белорусское — «вовкалак», болгарское — «върколакъ», сербское — «вукодлакъ». Подробнее в кн.: Кагаров Е. Г. Религия древних славян. М., 1918, с. 22-25.

68. Владимир Святой заложил основание интернациональному составу древнерусских феодалов, так как, будучи (по летописи) «побежен похотыо женьскою», имел, кроме нескольких жен (отмечены 4 скандинавки, 2 гречанки, 2 чешки, 1 болгарка), 800 наложниц, несомненно, разноплеменных. Эта традиция разноплеменных браков была продолжена его потомками и при установлении христианской моногамии (так же, как это было и во всех других раннефеодальных государствах). К сожалению, историки почти не касаются изучения женской половины Рюриковичей (важной, в частности, как фактора культуры и языка при материнском воспитании княжичей до 7-летнего возраста), и создают теперь родословные таблицы только с учетом мужской линии княжеских родов.

69. Горолевский В. А. Что такое «босый волк»? (к толкованию «Слова о полку Игореве»). — Известия АН СССР. Отделение литературы и языка, 1947, т. VI, вып. 4, с. 317-348.

В. В. Иванов среди многих примеров отмечает: «Знамена тюркских каганов были увенчаны золотой волчьей головой, а их телохранители назывались «волками»…» (Иванов Вяч. Всев. Реконструкция индоевропейских слов и текстов, отражающих культ волка. — Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1975, т. 34, вып. 5, с. 407).

Нельзя ли предположить, что женатый на половецкой княжне последний из русских каган-князь Олег Святославич принял с титулом такое же традиционное знамя? Внук его Игорь по-тюркски действовал «босымъ влъкомъ». — См.: Робинсон А. Н. О закономерностях развития восточнославянского и европейского эпоса…, с. 212-214.

70. Традиционное древнейшее понятие смерти — «суд божий», как и символическое указание Игорю — «богъ путь кажетъ» — в «Слове» (где фигурируют «жизнь Даждь-божа внука», «Стрибожи внуци») нет оснований относить непременно к Иисусу Христу.

71. Сказал это, видимо, половецкой княгине, жене Олега или вдове (если дожил до 1115 г.).

72. См.: Ржига В. Ф. «Мысленное древо» в «Слове о полку Игорево». — В кн.: Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934, с. 103-112; Шарынкин Д. М. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — ТОДРЛ. т. XXXI. Л., с. 12-22.

73. См. подробнее: Робинсон Л. Я. О закономерностях развития восточнославянского и европейского эпоса, с. I76-221.

74. Различные взгляды по поводу описания в «Слове» затмения солнца и других небесных явлений см.: Гудзий Н. К. О перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве»; Имедашвили Г. И. Четыре солнца в «Слове о полку Игореве». — В кн.: «Слово о полку Игореве». Сборник исследований и статей под редакцией В. П. Адриановой-Перетц. М-Л. 1950, с. 218-225, 249-254; Яценко Б. И. Указ. соч., с. 116-122.

75. Адрианова-Перетц В. П. Указ. соч.. с. 43 (введение к этой монографии названо — Основные вопросы поэтики «Слова о полку Игореве»).

76. Б. И. Яценко верно отметил, что в «Слове» «нет никакой возможности для двойственной оценки затмения…» (Яценко Б. И. Указ. соч., с. 117-118).

77. Отец Кончака, хан Отрок Шаруканович, тесть грузинского царя Давида IV Строителя, и его дочь (старшая сестра Кончака), царица православной Грузии Гурандухта, а также его сын Юрий Кончакович и общий с Игорем внук — Изяслав Владимирович, судя по их социальному положению, поведению и именам были православными христианами, как и ряд других половецких и русско-половецких аристократов. В отличие от родичей, Кончак, очевидно, не был христианином (в летописях и в «Слове» он назван язычником — «поганым»), но он не испытывал ненависти к христианству, так как по доброй воле выдал свою дочь за пленника-христианина Владимира Игоревича, который, естественно, должен был подчиниться придворному половецкому свадебному обряду, а позже (1187 г.), когда молодые приехали к Игорю уже «с детятем», он устроил им вторую свадьбу «и венча» сына (И, 443).

78. Фрагмент от слов — «О, Бояне, соловiю…» и кончая словами «ищучи себе чти, а князю славѣ» — переноснтся вперед и помещался вслед за словами — «наведе своя храбрыя плъкы…» и перед словами — «Тогда Игорь възрѣ … и виде отъ него тьмою… прикрыты».

80. Реальная возможность двух гроз с таким кратким промежутком, конечно, не исключена, однако поэтическое изображение двух гроз было бы необязательным, если бы не их символическое и композиционно-функциональное значение.

81. Олег Игоревич (ему в 1185 г. было 11 лет) упомянут как участник похода в «Слове» и в Лаврентьевской летописи («Игорь с двема сынома»); в Ипатьевской летописи назван один сын — Владимир Игоревич. Участие Олега в походе вероятно, так как известно, например, что Ярослав (сын героя «Слова» Всеволода Юрьевича) в возрасте 12 лет ходил в поход на половцев вместе с двумя другими героями «Слова» — Рюриком Ростиславичем и Романом Мстиславичем (см.: Экземплярский А. В. Великие удельные князья Северной Руси в татарский период, с 1238 по 1505 г., т. I. СПб., 1889, с. 8). Еще в 1183 г. Игорь дал сыну Олегу военное поручение: после распри Владимира Глебовича Переяславского с Игорем их поход на половцев был остановлен — «Игорь же возвороти киевский полки и пристави к ним Олга и сыновца Святослава (Рыльского.-А. Р.), абы како довести полк цел» (И, 425).

83. Молитвенное обращение Ярославны к солнцу типологически соотносится с близкими образами древнейшей санскритской поэзии; см.: Chatterji S. К. «The Word about Igor’s Folk» (Slovo о Pŭlku Igoreve). — Journal of the Asiatic Society. Letters, vol. XXIV, № 2, 1958, p. 1-16; Робинсон A. H. Индийский ученый о «Слове о полку Игореве». — Известия ОЛЯ АН СССР, 1960, т. XIX, вып. 3, с. 243.

85. Существуют два толкования атрибуции Даждь-бога. Есть мнение, что автор «Слова» считает потомками Даждь-бога «князей» и «высший класс» (см.: Всеславский Александр. Новый взгляд на «Слово о полку Игореве»…, с. 268;

87. См.: Орлов А. С. Владимир Мономах. М.- Л., 1946, с. 158.

Источник