Что присутствует не только в баснях
Басни Крылова: текст и мораль
За свою жизнь русский баснописец Иван Андреевич Крылов написал 236 басен. Слава «дедушки Крылова» началась с тоненького сборника басен, который был выпущен весной 1809 года и имел ошеломляющий успех. И вот уже более 200 лет трагикомические истории про незадачливых ворон, волков, слонов и Мосек не оставляют никого равнодушным.
В нашей подборке – 12 самых известных басен. Специально для школьников мы выделили в каждой истории важнейшую мысль, мораль. Ведь именно поучительный вывод – это главное в басне.
СЛОН И МОСЬКА
По улицам Слона водили,
Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться,
Ну, так и лезет в драку с ним.
«Соседка, перестань срамиться»,
Ей шавка говорит: «тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
Вперед
И лаю твоего совсем не примечает». —
«Эх, эх!» ей Моська отвечает:
«Вот то́-то мне и духу придает,
Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
„Ай, Моська! Знать она сильна
Что лает на слона!“»
ВОРОНА И ЛИСИЦА
Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.
Вороне где-то бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать-было совсем уж собралась,
Да позадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близехонько бежала;
Вдруг сырный дух Лису остановил:
Лисица видит сыр, — Лисицу сыр пленил.
Плутовка к дереву на цыпочках подходит;
Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит,
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие перушки! какой носок!
И верно ангельский быть должен голосок!
Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой, и петь ты мастерица,
Ведь ты б у нас была царь-птица!»
Вещуньина с похвал вскружилась голова,
От радости в зобу дыханье сперло, —
И на приветливы лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыр выпал — с ним была плутовка такова.
ВОЛК И ЯГНЕНОК
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим,
Но мы Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
Ягненок в жаркий день зашел к ручью напиться;
И надобно ж беде случиться.
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягненка видит он, на до́бычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом
Здесь чистое мутить питье
Мое
С песком и с илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву». —
«Когда светлейший Волк позволит,
Осмелюсь я донесть: что ниже по ручью
От Светлости его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу». —
«Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!» —
«Помилуй, мне еще и отроду нет году»,
Ягненок говорит. «Так это был твой брат». —
«Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват
И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите:
Но я с тобой за их разведаюсь грехи». —
«Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал и в темный лес ягненка поволок.
ЛЕБЕДЬ, ЩУКА И РАК
Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдет,
И выйдет из него не дело, только мука.
Однажды Лебедь, Рак да Щука
Везти с поклажей воз взялись,
И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
Да Лебедь рвется в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам;
Да только воз и ныне там.
СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ
Попрыгунья Стрекоза
Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.
Помертвело чисто поле;
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол, и дом.
Всё прошло: с зимой холодной
Нужда, голод настает;
Стрекоза уж не поет:
И кому же в ум пойдет
На желудок петь голодный!
Злой тоской удручена,
К Муравью ползет она:
«Не оставь меня, кум милой!
Дай ты мне собраться с силой
И до вешних только дней
Прокорми и обогрей!» —
«Кумушка, мне странно это:
Да работала ль ты в лето?»
Говорит ей Муравей.
«До того ль, голубчик, было?
В мягких муравах у нас
Песни, резвость всякий час,
Так, что голову вскружило». —
«А, так ты. » — «Я без души
Лето целое всё пела». —
«Ты всё пела? это дело:
Так поди же, попляши!»
КВАРТЕТ
Проказница-Мартышка,
Осёл,
Козёл,
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот, баса, альта, две скрипки
И сели на лужок под липки, —
Пленять своим искусством свет.
Ударили в смычки, дерут, а толку нет.
«Стой, братцы, стой!» кричит Мартышка: «погодите!
Как музыке итти? Ведь вы не так сидите.
Ты с басом, Мишенька, садись против альта,
Я, прима, сяду против вторы;
Тогда пойдет уж музыка не та:
У нас запляшут лес и горы!»
Расселись, начали Квартет;
Он всё-таки на лад нейдет.
«Постойте ж, я сыскал секрет»,
Кричит Осёл: «мы, верно, уж поладим,
Коль рядом сядем».
Послушались Осла: уселись чинно в ряд;
А всё-таки Квартет нейдет на лад.
Вот, пуще прежнего, пошли у них разборы
И споры,
Кому и как сидеть.
Случилось Соловью на шум их прилететь.
Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье:
«Пожалуй», говорят: «возьми на час терпенье,
Чтобы Квартет в порядок наш привесть:
И ноты есть у нас, и инструменты есть:
Скажи лишь, как нам сесть!» —
«Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье
И уши ваших понежней»,
Им отвечает Соловей:
«А вы, друзья, как ни садитесь,
Всё в музыканты не годитесь».
ЛИСИЦА И ВИНОГРАД
Голодная кума-Лиса залезла в сад;
В нем винограду кисти рделись.
У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты горят;
Лишь то беда, висят они высоко:
Отколь и как она к ним ни зайдет,
Хоть видит око,
Да зуб неймет.
Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что́ ж!
На взгляд-то он хорош,
Да зелен — ягодки нет зрелой:
Тотчас оскомину набьешь».
МАРТЫШКА И ОЧКИ
Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала;
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак.
«Тьфу пропасть!» говорит она: «и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про Очки лишь мне налгали;
А проку на̀-волос нет в них».
Мартышка тут с досады и с печали
О камень так хватила их,
Что только брызги засверкали.
К несчастью, то ж бывает у людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про нее свой толк всё к худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он ее еще и гонит.
ВОЛК НА ПСАРНЕ
Волк, ночью, думая залезть в овчарню,
Попал на псарню.
Поднялся вдруг весь псарный двор.
Почуя серого так близко забияку,
Псы залились в хлевах и рвутся вон на драку;
Псари кричат: «Ахти, ребята, вор!»
И вмиг ворота на запор;
В минуту псарня стала адом.
Бегут: иной с дубьем,
Иной с ружьем.
«Огня!» — кричат: «огня!» Пришли с огнем.
Мой Волк сидит, прижавшись в угол задом.
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть;
Но, видя то, что тут не перед стадом,
И что приходит, наконец,
Ему рассчесться за овец, —
Пустился мой хитрец
В переговоры,
И начал так: «Друзья! К чему весь этот шум?
Я, ваш старинный сват и кум,
Пришел мириться к вам, совсем не ради ссоры;
Забудем прошлое, уставим общий лад!
А я, не только впредь не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я. » — «Послушай-ка, сосед»,
Тут ловчий перервал в ответ:
«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой».
И тут же выпустил на Волка гончих стаю.
КОТ И ПОВАР
Какой-то Повар, грамотей,
С поварни побежал своей
В кабак (он набожных был правил
И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
Кота оставил.
Но что́ же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
Припав за уксусным бочёнком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчёнком.
«Ах, ты, обжора! ах, злодей!»
Тут Ваську Повар укоряет:
«Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька всё-таки курченка убирает.)
Как! быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут, —
А ты. ахти, какой позор!
Теперя все соседи скажут:
„Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!
И Ваську-де, не только что в поварню,
Пускать не надо и на двор,
Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!“»
(А Васька слушает, да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
Но что ж? Пока его он пел,
Кот-Васька всё жаркое съел.
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить попустому,
Где нужно власть употребить.
СВИНЬЯ ПОД ДУБОМ
Свинья под Дубом вековым
Наелась жолудей до-сыта, до-отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
«Ведь это дереву вредит»,
Ей с Дубу во́рон говорит:
«Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». —
«Пусть сохнет», говорит Свинья:
«Ничуть меня то не тревожит;
В нем проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;
Лишь были б жолуди: ведь я от них жирею». —
«Неблагодарная!» примолвил Дуб ей тут:
«Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти жолуди на мне растут».
Невежда также в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
КУКУШКА И ПЕТУХ
«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!» —
«А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всем лесу у нас такой певицы нет!» —
«Тебя, мой куманёк, век слушать я готова». —
«А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
Чтоб начала ты снова.
Отколь такой берется голосок?
И чист, и нежен, и высок.
Да вы уж родом так: собою не велички,
А песни, что́ твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по совести моей,
Поешь ты лучше райской птички.
На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!
Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —
Всё ваша музыка плоха. »
За что́ же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку.
Она присутствует не только в баснях. помогите плиз
Ответ:
всё очень просто и можно основываться на современном времени.
Объяснение:
Как то конкретно страну, которая исполняет международные функции, от лица системы международных отношений назвать нельзя. Можно лишь утверждать, что исполнение этих функций влияет либо позитивно, либо негативно.
Влияние людей друг на друга
Влияние людей друг на друга – это искусство, которому можно научиться. Влияние может быть разным: пагубным для здоровья и психики человека или наоборот положительным, благотворным. Влияние может быть реальным или скрытым, и может происходить в любое время дня и ночи. В любой ситуации влияние людей друг на друга есть звеном одной цепочки под названием – общение.
В общении важными есть личностные качества человека, которые могут притягивать к нему людей или наоборот, отталкивать. Среди этих качеств главную роль играют – уверенность в себе, коммуникабельность и харизматичность. Кроме личностных качеств человека существуют и психологические приёмы, техники использование которых позволяет повысить эффект влияния.
Действие приёмов психологического влияния базируется на особенностях человеческой психики и особенностях психологии восприятия человека человеком. Рассмотрим наиболее популярные, используемые приёмы и техники психологического влияния предложенные М.Р.Душкиной.
1. Популярная в последнее время во всех отраслях человеческой жизни техника НЛП или нейролингвистического программирования основанная на Эриксоновском гипнозе. Используется с целью изменения человеческого поведения и мышления. НЛП основывается на идее, что язык, сознание и тело человека формирует картину его модели мира, которую можно изменять с помощью определённых методик.
2. Техника манипулирования значением или семантическое манипулирование. Суть техники заключается в тщательном отборе слов, фраз, словосочетаний с помощью которых в сознании человека вызываются определённые положительные или отрицательные образы, ассоциации. Техника влияет на стереотипность человеческого мышления. Умелое использование этой техники позволяет удачно манипулировать группами людей.
3. Техника дезинформации или фальсификации данных. В этой технике используется старомодный, но актуальный и сегодня приём манипуляции информацией в моменты принятия важных решений. Вдруг, по какой-то непонятной случайности появляется «правда, которая долго замалчивалась», общественность в поисках истины переключает своё внимание на очередную фальшивку, тем самым отвлекаясь от реальной проблемы. Главное в этой технике есть то, что источнику, распространяющему неправдивую информацию должны доверять и не ставить под сомнение правдивость его высказываний. Опровержение дезинформации происходит в большинстве случаев незаметно и уже никак не может повлиять на сформировавшуюся ложную социально-психологическую установку. Ещё Ларошфуко по этому поводу заметил: «Ложь иной раз так ловко прикидывается истиной, что не поддаться обману значило бы изменить здравому смыслу».
4. Техника использования слухов заключается в распространении слухов. Передаётся информация, которая даёт возможность пофантазировать над продолжением сюжетной линии. Подобная информация основывается на ложных сведениях и есть результатом дефицита информации.
5. Техника анонимной информации. Совершенно секретно, по знакомству передаётся информация, полученная из «анонимных источников».
6. Техника обесценивания – самый грубый приём влияния. Приём «поливания грязью» состоит в формировании отношения к определённой теме или человеку. Такой приём применяется в контрпропаганде.
7. Техника апеллирования. Эффект «социального доказательства» ещё известен как «народ против…». Суть этого приёма – это обращение к эмоциям человека, использование эмоции страха. Эта техника очень популярна в СМИ и в политике.
9. Техника конструирования или самосбывающегося пророчества. Методом подбора малоизвестного факта раскручивается сюжет, который обрастает сплетнями и домыслами, но уже никто не сомневается в его истинности, ведь людьми руководит то, во что они хотят верить.психология влияния
10. Техника превращения. На мнение или точку зрения, которая кого-то не устраивает нужно влиять постепенно. За основу берутся некоторые моменты с которыми все согласны и постепенно белое становится чёрным, а чёрное – белым. По этому поводу высказывался ещё сам Вовенар: «…не надо осмеивать общественное мнение. Вы этим только оскорбляете людей, но не убеждаете их…».
11. Техника подмены фактов. В одном сообщении подаются различные факты: правдоподобные, неправдоподобные, выдуманные правдоподобные. «Полуправда опаснее лжи; ложь легче распознать, чем полуправду, которая обычно маскируется, чтобы обманывать вдвойне»: Т.Гиппель.
12. Техника дефрагментации, приём потока сознания. Вся информация подаётся одним потоком, поэтому воспринять такое количество фактов и аргументов практически невозможно. Невозможно также сделать анализ и сортировку этой информации.
Басня как жанр литературы. Форма речи басни
*Знаменитая басня Крылова «Волк и Ягненок» была написана в 1808 году и тогда же опубликована в журнале «Драматический вестник».
Сюжет ее дан Эзопом:
«Волк увидел Ягненка, который пил воду из речки, н захотелось ему под благовидным предлогом ягненка сожрать. Встал он выше по течению и начал попрекать ягненка, что тот мутит ему воду и не дает пить. Ответил ягненок, что воды он едва губами касается, да и не может мутить ему воду, потому что стоит ниже по течению. Видя, что не удалось обвинение, сказал волне «Но в прошлом году ты бранными словами поносил моего отца!» Ответил ягненок, что его тогда еще и на свете не было. Сказал на это волк: «Хоть ты и ловок оправдываться, а все-таки я тебя съем!»
Басня показывает: кто заранее решился на злое дело, того и самые честные оправдания не остановят.
Несколько моментов в басне Эзопа должны быть подчеркнуты. Во-первых, Эзоп выбрал таких зверей, отношения между которыми определены их «природой» и потому естественны. Во-вторых, он намекнул на мотив «благовидного предлога». Волку не просто захотелось съесть ягненка, а выставив достаточно убедительные причины. В-третьих, все обвинения волка легко отводятся ягненком, и благодаря этому в басне параллельно существуют два плана: волк выставляет мнимые аргументы в пользу своего желания, а ягненок каждый раз оправдывается. Момент полного оправдания ягненка совпадает с моментом катастрофы. Казалось бы, ягненок одерживает победу, и волку не удается доказать его вину, но, признав свое поражение («ловок оправдываться»), волк все-таки исполняет свое намерение. Победа ягненка оборачивается гибелью. В заключительных словах волка, нарушающих всякую «логику», басня сливает оба плана. Наконец, мораль басни восстанавливает «логику», но не рассказанного случая, а более общих закономерностей: в ней говорится о людях, которые, решившись на злое дело, не внимают самым честным оправданиям. Легко установить, что мораль Эзопа еще достаточно отвлеченна и касается оценки злых людей вообще. Сочувствие Эзопа безусловно отдано ягненку, но добродетель в басне не торжествует: волк съел ягненка. Басня не стремится к восстановлению справедливости, печальный вывод излагается в ней эпическим тоном.
В дальнейшем Федр конкретизирует мораль басни, придя к заключению, что слабый часто бывает притеснен более сильным. Этот вывод согласовался с сюжетом Эзопа, поскольку у того взяты сильный волк и слабый ягненок.
Новую жизнь в старый сюжет вдохнул Жан Лафонтен. Он воспользовался не только сюжетом Эзопа, но и апологом Гезиода о копчике и соловье. Нравоучение, которое вывел Гезиод, гласит: «слабейший должен уступить сильнейшему и не раздражать его бесполезным противодействием, ибо никогда не смог бы победить, но лишь навлек на себя стыд и несчастье». Лафонтену совершенно ясно, что в действительном мире у ягненка нет возможностей для спасения. И эта горькая истина вызывает у него сопротивление. Он отрицательно относится к ней, как и к существующему порядку, противопоставляя его некоей идеальной моральной норме, более высокой, чем бытующая в реальности. Поэтому Лафонтена больше заботит, с одной стороны, общий моральный принцип, а с другой — житейская мудрость, которой должен придерживаться слабый в его отношениях с сильным, в своем практическом поведении. За непосредственным изображением Лафонтен всегда приоткрывает второй план, более важный, чем видимый и предметный. Такой взгляд на басню позволил Лафонтену значительно углубить функцию рассказчика, за «простодушием» которого таилось и трезвое знание реальной жизни, и ее полное расхождение с идеальными гуманными принципами. В некоторых очень существенных чертах Лафонтен предварил Крылова: он избежал как угрюмого и всеохватывающего скептицизма, так и восторженного, но недостаточно обоснованного оптимизма. Ему, как впоследствии и Крылову, чужда всякая бесплодная мечтательность, сентиментальность, но он не уповает исключительно и на разум как панацею от всех зол. Вместе с тем Лафонтен часто смягчает конфликты и рационалистически описывает эмоции своих персонажей, не передавая их чувств во всей психологической полноте и конкретности. У Лафонтена, например, волк говорит в гораздо более спокойном тоне, чем у Крылова, и обещает ягненку «наказать» его за «дерзость» («du seres chaie de ta temarite»), а не «сорвать голову». Наконец, Лафонтен стремится подсказать, как надо практически строить свое поведение. К этому сводится его фраза: «Довод сильнейшего всегда наилучший» («La raison du plus fort est toujour le meilleure»). В ней дидактическая сентенция адресована слабому и одновременно заключено обобщение неудовлетворяющих Лафонтена реальных моральных принципов, осуждаемых им. В этом последнем пункте басня Лафонтена направлена против общества, где неправый сильный всегда побеждает правого слабого, Лафонтен отказался идеализировать суровость жизненных коллизий и не подчинил рассказ идеальному моральному правилу, но вместе с тем предложил практический выход для слабого. Он в значительной степени проложил дорогу Крылову, который бесспорно опирался на него в разработке сюжета (рассказа и образа рассказчика). Однако еще до Крылова ла-фонтеновская басня использовалась русскими баснописцами, и не учитывать национальную традицию нельзя.
Именно на Лафонтена опирался,йнапример, А.П. Сумароков, создавая басню «Волк и Ягненок»-
А. Сумароков сосредоточен на рассказе, совершенно опуская мораль и назидание. Он подробно мотивирует невинность Ягненка и вводит уточнение, отсутствующее у Эзопа, — «голодный Волк». Далее он тщательно описывает состояние Ягненка, ввергнутого в ужас. И, наконец, после трехкратного оправдания Ягненка выдумывает нелепицу о блеющей пастушке, ссылаясь на ответ Ягненка, который гибнет не из-за собственной мнимой вины, а из-за мнимой чужой. Баснописца заботит не столько Волк, сколько Ягненок, и он проникнут к нему искренним сочувствием. Рассказчику жаль Ягненка, и эта жалость выражается в том умилении, с каким Сумароков описывает грустные предчувствия своего героя. Он с этой целью сознательно вводит мотив сиротства («Всея моей родни на свете нет. » — говорит Ягненок) и упоминает о прекрасной пастушке. Вместе с тем у Сумарокова появляются детали, которые предваряют Крылова. К ним нужно отнести намек на социальное различие между Волком и Ягненком, выраженное в словах: «ко мне учтивства не храня» и в ироническом отзыве о пастушке: «Пастушке я твоей покорнейший слуга. » Ясно, что Волк стоит на более высокой ступени социальной лестницы, чем Ягненок. Это дало основание А.С. Шишкову в статье «Сравнение Сумарокова с Ла Фонтеном» отдать предпочтение русскому автору. В обвинениях Волка все дальше и дальше отодвигается степень близости дерзких родственников: сначала мать, отец, а затем дядя, брат, а потом — предположительно — сват («Иль, может быть, и сват. «), пока наконец родство не пропадает окончательно («пастушка»). Этот мотив отчасти используется и Крыловым.
В целом, однако, басня Сумарокова построена на классицистических принципах. Баснописцу важно оттенить нелепость происходящего. У Волка, который называет Ягненка «бездельником» и «плутишкой», не находится довода, чтобы съесть Ягненка. И это в духе басни. Однако приводимый им довод лежит не в природе Волка, что нарушает скрытую в сюжете естественность. Нелепость нужна Сумарокову не для того, чтобы подчеркнуть характер социальных отношений, а как антитеза превратного басенного мира логично устроенному и прекрасному действительному миру, хотя бы и нарушаемому печальными и трагическими случаями. Недаром Ягненок перед смертью вспоминает зеленый луг, игру с ягнятами, пастушку, бравшую его на руки, свирель и пенье птичек. Не случайно Сумароков столь логично мотивирует и сами обстоятельства, предшествующие встрече и диалогу. Все это призвано оттенить, с одной стороны, неразумность басенного мира, абсолютную нелепость тех нравственных норм, которых держатся басенные персонажи, а с другой — приписать истинное знание самому рассказчику. Волк воздвигает одну ложь над другой, и это ставит его вне морали. Особенно ярок портрет пастушки, в котором перечисляются ее свойства: пастушка блеяла, у нее комолые рога, длинный хвост, густая шерсть, копыта не велики. Темному, непросветленному эгоистическому миру, лежащему вне разумных нравственных законов, противостоит светлое, истинное сознание рассказчика. Задача баснописца состоит в осмеянии нарочито нагроможденных мнимых обвинений, чтобы смехом способствовать их исправлению. Вследствие этого рассказчик у Сумарокова ближе к басенным персонажам, чем у Лафонтена. Он не предстает философом, анализирующим рассказанный случай, а живет рядом с персонажами, уклоняясь от какой-либо оценки рассказанного и не вводя, как в данной басне, морального поучения. Но ему присуще истинное знание, с высоты которого он сатирически описывает басенный мир. Антитеза между непросвещенными басенными персонажами и наделенным разумом рассказчиком находит в баснях Сумарокова четкое стилистическое воплощение. Как правило, рассказчик изъясняется книжным, а осмеиваемые басенные персонажи просторечным языком. Сумароков резко сталкивает книжный и просторечный стили речи, демонстрируя уродство басенных героев и высокую моральность рассказчика. Он достигает этим дополнительного сатирического эффекта.
Вслед за Сумароковым на тот же сюжет написал басню «Ягненок и Волк» Г. Р. Державин.
Державин сохраняет появившуюся у Сумарокова жалость к Ягненку и даже усиливает ее, придавая ей большую чувствительность. Об этом свидетельствует обилие слов с уменьшительными суффиксами — «маленький», «тучненький», «беленький», «речки», «жем-чужком», «зелененьким». Ему, как и другим баснописцам, не надо мотивировать злость Волка, потому что она заключена в его природе, но он считает необходимым подробно объяснить, почему Ягненок остался один. Баснописец выдвигает разнообразные причины: недосмотр пастуха и оплошность Ягненка. Благодаря этому случайность происшествия намеренно нагнетается: Ягненок, нечаянно отставший от стада, одновременно лишается защитника. «Великое несчастье» Ягненка происходит от того, что у него нет покровителей, и он остался наедине с кровожадным Волком. По сравнению с Волком Сумарокова державинский, повторяя оскорбления («плутишка»), их множит («Молокосос, овечий сын, мальчишка. «) и, чувствуя свою безнаказанность (некому дать ему отпор), все больше распаляется. Вздорность обвинений постепенно становится резче: Волк не допускает возражений и не терпит оправданий («Ты говоришь еще!»).
— На то она
Сотворена
Чтоб всех поить!
Державин сокращает оправдания Ягненка, но зато увеличивает обвинения Волка. И тут оказывается, что в их основе лежит некая изначальная неприязнь («Но я твою породу издревле не терпел»). Мораль басни («К барашку применить — невинность, зависть — к Волку») плохо соотносится с рассказом. Если Ягненок оправдался и тем самым его невинность доказана, то зависть Волка не вытекает из текста. Чему, собственно, завидовал Волк? Можно лишь предположить, что Волк испытывает зависть к невинной и безмятежной, чуждой корысти, естественной и простой жизни Ягненка. Если она обеспечена покровительством, то зависть перед ней бессильна, но как только она остается без поддержки (Волк «увидел, что один Ягненок воду пьет. «), то становится легкой добычей зависти. При достаточно сильном покровителе (ср. упоминание о пастушке и пастухе) зависть может и не обнаружиться, но без него она наглеет. Державин открыл ту истину, что в мире корыстных интересов невинность чрезвычайно хрупка. Она не может охранить сама себя и вынуждена искать поддержку со стороны более могущественных людей, чем всегда готовые к жестокой расправе завистники. Басня требовала от монарха («пастуха») и государства деятельной и энергичной защиты подданных от жадных и ненасытных вельмож и сановников.
Этот экскурс в историю разработки басенного сюжета о Волке и Ягненке нужен для более отчетливого представления о новаторских идейно-художественных принципах Крылова.
Басня Крылова «Волк и Ягненок» начинается с утверждения общего морального принципа:
У сильного всегда бессильный виноват.
Он выступает благодаря своей категоричности непреложным законом Истории:
Тому в Истории мы тьму примеров слышим.
В дальнейшем История, то есть действительность, противопоставляется Басням, закрепляющим конкретные случаи:
Но мы Истории не пишем;
А вот о том, как в Баснях говорят.
Конкретный басенный случай в силу индивидуальности богаче общего морального закона. Крылов с самого начала затевает игру: действительность поверяется вымыслом, абстрактная истина — конкретным эпизодом. Вымысел должен в чем-то подправить действительность и типизировать ее. История и Басни не только противопоставлены, но и сопоставлены. Крылов отказывается от той прямой антитезы Истории и Басни, которой Вольтер закончил свою статью «Басня», предназначенную для «Философского словаря»:
Между Историей и Басней сразу же намечены сложные отношения. История не отвергается начисто, но и не принимается полностью. Кроме того, История «пишется», тогда как в Баснях «говорят».
Наконец, во вступлении к басенному рассказу начинает вырисовываться и рассказчик как личность. Рассказчик скромно заявляет, что не пишет Историю и не рассказывает Басню, а всего лишь передает содержание басенной «молвы». Но всем известно, что именно он-то и сочинил Басню, хотя прикрывается множеством баснописцев и как бы прячется за них. Далее можно заметить, что рассказчик говорит не от лица «я», а от некоего собирательного «мы». Рассказчик не хочет выделять себя из обширного целого и встать над другими: он, по-видимому, остается рядом со всеми, среди них. Занятая им позиция обеспечивает рассказу эпический тон и мешает проникновению открытого авторского начала в повествование, не навязывая личного освещения и оценки событий.
Рассказ и в самом деле развивается в эпическом ключе, причем отношения между Волком и Ягненком самые, что называется, «естественные». Волк — хищник, Ягненок — его лакомая добыча. Животные у Крылова ведут себя в соответствии со своими инстинктами.
В отличие от других баснописцев он уклоняется в вымысле от произвола воображения.
Крылов, вымышляя рассказ, нигде не допускает противоречия с действительным поведением животных в природе.
Столь же достоверно и просто мотивируется причина появления Ягненка у ручья. Сумароков не дает никакой мотивировки, Державин пишет: «Захотел воды испить». У Крылова описание содержит причину: «в жаркий день. напиться». В поведении Ягненка есть логика, как и в поведении Волка: «голодный рыскал Волк», «Ягненка видит он, на добычу стремится». Благодаря соблюдению причинной связи событий Крылову не нужно описывать ни Волка, ни Ягненка. Он сразу погружает нас в действительные отношения. В результате встреча Ягненка и Волка оказывается случайной и в то же время предопределенной их естественным поведением. Самому случаю Крылов придает закономерность, но не лишает его непреднамеренного характера. Он молчаливо допускал необязательность встречи. Но раз уж Волк оказался «около тех мест», то Ягненку не миновать беды.
Рассказчик в басне, таким образом, умудрен жизненным опытом. Но он предстает еще с одной стороны. Волку в его изображении недостаточно просто съесть Ягненка. Рассказчик замечает: «Но, делу дать хотя законный вид и толк, // Кричит. » Оказывается, Волк не только кровожаден, но он еще и лицемер, уверенный в своих возможностях безнаказанно нарушать установленные законы. Но беззаконию он желает придать вид законности. С этого момента рассказ приобретает сатирическое освещение благодаря иронии рассказчика. Лафонтен, Сумароков и Державин оставили этот мотив без внимания. В русской басне он появился у Тредиаковского, который шел от Эзопа («под благовидным предлогом»):
Сего как съесть ему намерение вспало,
А справедливым бы казалось дело то.
Он говорил.
Сообщая рассказу сатирический оттенок, Крылов продолжил античную и русскую басенную традицию. Ирония, возникающая в речи рассказчика, сразу же выдает в нем человека с острым психологическим зрением. Он приоткрывает тайные намерения Волка. Тут существен и другой, чисто психологический штрих: Волк не удосуживается и даже не успевает обдумать свое дело. Он сразу кричит (у Сумарокова и Державина это место подано нейтрально: «начал говорить», «сказал»). Глагол «кричит» тотчас выдает в Волке некое значительное лицо, и тем самым устанавливается очевидная дистанция между Волком и Ягненком. С этого момента басенный рассказ строится как комическая сцена, приводящая к трагической развязке. Рассказчик появляется только в заключительном стихе: «Сказал, и в темный лес Ягненка поволок». Содержание рассказанного представляет собой сплошной диалог, выявляющий через речи персонажей их социальные черты. В этом же месте естественность животных инстинктов сменяется ненормальными, но вместе с тем типичными социально-нравственными отношениями.
Как обычно, басенный диалог развивается в двух планах: обвинения Волка отвергаются Ягненком, и пока дело касается «юридической» стороны, Ягненок кажется неуязвимым: но одновременно обвинения только предлог, скрывающий истинную цель Волка — съесть свою жертву, и потому каждое новое оправдание приближает Ягненка к гибели. Искусство баснописца состоит в игре этими двумя планами. Крылов очень изобретательно ее поддерживает. Волк не в силах придумать какое-либо реальное обвинение, и от досады, что миг расправы с Ягненком отдаляется, он гневается все сильнее и сильнее, спеша привести дело к развязке. Он держит в уме цель, неизвестную Ягненку, а Ягненок принимает ложные обвинения за чистую монету и поэтому сосредоточен исключительно на прямом смысле придирок. Диалог получается нестройный: Волк и Ягненок слышат только то, что хотят услышать. Но в этой нестройности и состоит сатирический эффект. По мере роста гнева Волка все более краткими и достойными становятся речи Ягненка. Он парирует обвинения Волка легко, потому что действует в пределах обычной логики и в нормах как бы простой, естественной нравственности. Мораль Волка держится как раз на праве презирать принципы простой и естественной этики. Отсюда понятно, что ни логика Волка, ни его нравственность не могут совпасть с логикой и нравственностью Ягненка. Опровержение ложных обвинений само оборачивается «ложью», а мнимые грехи посторонних тут же переносятся на неповинное конкретное лицо, и злым становится не носитель зла, а его противники и жертвы. Диалог возвращается к началу, но обвинение предстает обессмысленным и в то же время полным нового смысла.
В речи Волка звучат открытые угрозы, презрительные, оскорбительные и надменно-фамильярные («приятель») выражения, которые выдают в нем значительное лицо, по своему социальному положению занимающее высокое место в обществе. Вообще по сравнению с другими баснописцами Крылов сообщил речи Волка большую резкость, грубость и отрывистость. Его Волк не привык стеснять себя бранными речениями и сдерживать гнев. Волк как бы изначально наделен правом вершить суд по своему усмотрению («За дерзость такову // Я голову с тебя сорву») и видит врагов во всех, кто, по его мнению, мешает его хищническим интересам. Он поднаторел в «распекацнях» и мнит себя чрезвычайно занятым важными делами («Досуг мне разбирать вины твои. «). Он, наконец, привык к тому, что ему не могут возразить, и потому каждое возражение воспринимает не иначе, как личное оскорбление («Поэтому я лгу!») и заведомую дерзость. Самой речью Волка Крылов рисует выразительный портрет недалекого, но обладающего полнотой власти хищника, удовлетворяющего лишь свои эгоистические цели. Недаром в речи Волка столь подчеркнуто звучит «мое» (Крылов выделяет это слово), «я», «мне».
Волк считает своим состоянием все, принадлежащее ему. Его собственные аппетиты безграничны. Крыловский Волк, однако, знает, что нарушает закон, и поэтому его хитрость глуповата. В конечном итоге он не может скрыть корысть («Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»), лежащую в основе его социального характера. Видимая нелепость этой фразы не только сводит воедино оба плана басенного диалога, но и обнажает реальный социально-общественный фундамент, на котором строится мораль Волка.
Не менее показательна с этой точки зрения и речь Ягненка. Он прямо относит к Волку титул «светлейший», «Светлость», подчеркивая то социальное расстояние, которое разделяет его и Волка. В речи Ягненка появляются обороты («Когда светлейший Волк позволит.// Осмелюсь я донесть», «гневаться напрасно он изволит»), сообщающие ей подобострастие, которое оттеняет всемогущество Волка и ничтожность Ягненка. Однако его ничтожество коренится не в природе Ягненка. В дальнейшем он достойно противостоит Волку, и речь его не содержит никакого унизительного оттенка («Нет братьев у меня», «Ах, я чем виноват?»). Он даже с третьего лица в обращении переходит на второе («ты») — «Помилуй, мне еще и отроду нет году». Показательно, что растущий гнев Волка не вызывает в Ягненке никакого противодействия. Он лишь отвечает на смысл обвинений, но не обращает внимания ни на тон, ни на резкость выражений. Он их допускает, не возмущаясь и оставаясь спокойным, потому что оскорбления и грубость ему привычны, это, так сказать, в порядке вещей. По сравнению с речью Волка, состоящей из грозных вопросов и окриков, речь Ягненка выдержана в основном в повествовательных интонациях. Различие речевой манеры характеризует опять-таки социальное положение басенных персонажей. Крылов развертывает маленькую драму, в которой действующие лица своей речью характеризуют и себя, и свои моральные принципы. Рассказчик как бы уходит из басни, на время оставляя персонажей наедине. Сочувствие Крылова Ягненку нигде не выражено в авторской речи, оно скрыто в ней и вытекает из самой сцены как ее наглядный результат. Крылов отказывается не только от сочувствия Ягненку, но и от осуждения Волка. Оно тоже не выступает открыто, непосредственно. Это происходит потому, что баснописец избегает морализаторства, дидактики, маскирует назидательность басни. Он руководствуется не абстрактными нормами добра и зла, а конкретным раскрытием социальных отношений, которое выявляет их реальные этико-психологические следствия. Крылова не занимают Волк и Ягненок с точки зрения их индивидуальной психологии и личных душевных качеств. Они нужны Крылову как характеры, сформировавшиеся в конкретных социальных условиях, в процессе национально-исторического развития. Его интересуют их социальные роли, которые обусловили их психологию,, поведение и мораль. Крылов оставил как совершенно отвлеченное и бесполезное сочувствие или осуждение сложившейся реальности. С его точки зрения, бессмысленно осуждать Волка за то, что он терзает Ягненка, а Ягненка за то, что он дает себя терзать Волку.
Крылов исходит из установившихся социальных отношений как непреложной данности. Драматическая коллизия между Волком и Ягнёнком призвана воссоздать систему социальных связей, которая такова, что в ней с необходимостью закона складывается принцип, позволяющий одному съесть, а другому быть съеденным. Та же основа формирует психологию обоих персонажей, их поведение и нравственность. Один наивно придерживается естественной морали, а другой ее презирает, почитая своим кумиром произвол. Нарушение моральных норм ведет к безнаказанному произволу, предопределенному всей социальной системой. Место естественных, простых и справедливых отношений занимают ложные, извращенные, по сути своей аморальные и безнравственные. Вот эта трезвость и проницательность социально-этической оценки современного Крылову общества противостоит всякому приукрашиванию, идеализации действительности и (чего нет у других русских баснописцев) мешает проникновению чувствительности, умиления по адресу страдающих и несчастных персонажей. Она исключает открытое выражение сочувствия или осуждения. С такой точки зрения драматическая форма, в которую отливается содержание басни, наиболее, конечно, соответствовала тем идейно-художественным принципам, которых держался Крылов.
Валентин КОРОВИН( 1932 года рождения. Доктор филологических наук (1983), заведующий кафедрой русской литературы. Почетный профессор МПГУ (2012).Окончил факультет русского языка и литературы МГПИ им. В.И. Ленина.Работал заведующим редакциями литературы и искусства журналов «Семья и школа», «В мире книг», старшим научным сотрудником сектора теоретических основ эстетического воспитания Научно-исследовательского института художественного воспитания Академии педагогических наук, возглавлял Пушкинский кружок. С 1987 г. – председатель Совета по защите кандидатских и докторских диссертаций по филологии, член экспертного совета Высшей аттестационной комиссии по филологии (1989 – 1998). Длительное время преподавал
в Хельсинкском и Иллинойском университетах).
Знаменитая басня Крылова «Волк и Ягненок» была написана в 1808 году и тогда же опубликована в журнале «Драматический вестник».)