Чем интересен гоголь современному читателю
Чем интересен гоголь современному читателю
Литература позволяет читателю погрузиться в иной мир, полный разнообразия. Читая книгу, можно не замечать другого, того, что происходит вокруг. Вы представляете всё, о чем читаете, создаете образы персонажей, приписываете их к положительным или отрицательным. После прочтения обдумываете прочитанное, оставляете свое мнение о всех героях, а также о писателе, который сотворил это произведение.
Прочитав хорошую книгу, вы ее не забудете, ведь всё, что вы читали, отложилось в вашей памяти. Вы пережили всё, что происходит в книге вместе с героями.
Немалое значение в русской литературе имеет творчество Николая Васильевича Гоголя, известного писателя-сатирика. Это был, несомненно, талантливый прозаик, драматург, поэт и критик. Его произведения известны чуть ли не каждому.
Творчество Н. В. Гоголя может быть интересно современному читателю, потому что писатель рассказывает о пороках общества, которые имеют место быть не только в его время, но и в наше. Этими пороками общества являются коррупция, неподчинение законам, чрезмерная лесть, желание разбогатеть нечестным путем.
Мною был прочитан первым том поэмы «Мертвые души», опубликованной в 1842 году. Поступаете в 2019 году? Наша команда поможет с экономить Ваше время и нервы: подберем направления и вузы (по Вашим предпочтениям и рекомендациям экспертов);оформим заявления (Вам останется только подписать);подадим заявления в вузы России (онлайн, электронной почтой, курьером);мониторим конкурсные списки (автоматизируем отслеживание и анализ Ваших позиций);подскажем когда и куда подать оригинал (оценим шансы и определим оптимальный вариант).Доверьте рутину профессионалам – подробнее.
Главным персонажем является Павел Иванович Чичиков. Его портрет неоднозначен: «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако и не так, чтобы слишком молод», поэтому, читая начало первой главы, еще нелегко представить образ главного героя. Всё интересное впереди: мы узнаём, что Чичиков получает информацию обо всех зажиточных и властных людях в этом городе, он льстит каждому, повышая свой авторитет и репутацию. Далее он отправляется к помещику Манилову, и тут всё начинается: Чичиков говорит, что хочет купить умерших крестьян на самом деле, но живых по документам. И тут мы понимаем, что не всё так чисто.
Главный герой не просто так посещает помещиков в определенном порядке. Манилов представляет из себя семейного человека, открытого, улыбчивого, гостеприимного, в то время как Плюшкин является, как точно подметил Н. В. Гоголь, «прорехой на человечестве». Чичиков даже не сразу понял, кем является Плюшкин: мужчиной или женщиной.
Таким образом, в поэме Н. В. Гоголя раскрываются образы помещиков и Чичикова, главного героя произведения. Автор показывает, что Россия находится не в лучшем положении, но он, несомненно, верит в неё. Поэтому в наши дни стоит прочитать хотя бы одно произведение Н. В. Гоголя и познакомиться с его творчеством.
Чем может быть интересна современному читателю книга Гоголя?
В самом начале 1847 года вышла в свет книга Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Неожиданная для тех, кто не знал об усилении религиозных настроений писателя, она породила множество толков и слухов. Читатели (как частные лица, так и литераторы) в большей их части не приняли книгу, что болезненно поразило автора. В современном литературоведении и ход работы Гоголя над «Выбранными местами», и рецепция их в более поздней литературе достаточно глубоко осмыслены, и ни у кого нет сомнений, что книга представляет собою чрезвычайно важный момент в творческом и духовном развитии писателя.
Но в чём заключается универсализм её содержания, способный вызвать к ней интерес не только у филологов, но и у гораздо более широкого читателя? Прежде всего напрашивается ответ, порождённый новизной содержания книги и уже сформулированный мыслителями первых десятилетий XX века: Гоголь совершал (а можно сказать, намечал, опробовал) поворот культуры от эстетики к религии. Но всё-таки не менее важно и другое. Круг вопросов, охваченных в книге, достаточно широк. И как бы ни тяготел Гоголь к проповедничеству (и даже, по мнению некоторых исследователей, к апостольству), он не пренебрегал “делом жизни”. Именно она — предмет его дум, “страхов и ужасов”, надежд.
А вместе с тем в «Выбранных местах» не менее принципиальным для Гоголя является тезис: “Нищенство есть блаженство, которого ещё не раскусил свет” (VIII, 337). Можно было бы выделить и ряд других авторских суждений, смысл которых раскрывается далеко не сразу. Неожиданно, на первый взгляд, звучат слова: “Моли Бога о том, чтобы. встретилась тебе какая-нибудь невыносимейшая неприятность на службе, чтобы нашёлся такой человек, который сильно оскорбил бы тебя и опозорил так в виду всех, что от стыда не знал бы, куда сокрыться, и разорвал бы за одним разом все чувствительнейшие струны твоего самолюбия” (VIII, 348). Каков же контекст этих и подобных им, “странных” авторских рассуждений? Когда начинается конкретный разговор о “деле жизни” и что означает выражение “прочное дело жизни”?
Мотив путешествия, заявленный также уже в Предисловии, сохраняет свою актуальность на протяжении всего повествования и приобретает символический смысл. Это путешествие “во Святую Землю”, к которому давно готовится автор; это и путешествие в глубины собственного “я”, предпринятое ради самосовершенствования; это своеобразное ретроспективное путешествие в историю русской поэзии, позволяющее понять, в чём её “существо” и “особенность”; это путешествие по России, рекомендуемое всем, кто хотел бы Россию узнать и послужить ей, и потому сформулированное автором в императивной форме, — “Нужно проездиться по России”. Реальная поездка по России, предлагаемая читателям, и процесс углублённого постижения человеческой души сакрализуются, что позволяет автору, как бы он ни умалял себя, осознавать своё мессианское предназначение. Тем более странным может показаться желание и готовность автора сойти с неких высот духа и погрузиться в “дрязг” жизни.
Обращает на себя внимание то, что главы, посвящённые практике жизни, упрятаны вглубь книги. Читатель вначале знакомится с темами, во многом привычными (хотя и неожиданно поданными). В следующих друг за другом главах-письмах поднимаются проблемы красоты («Женщина в свете»), болезни («Значение болезней»), духовного и общественного призвания словесности («О том, что такое слово», «Чтения русских поэтов перед публикою», «Об Одиссее, переводимой Жуковским», «О лиризме наших поэтов»), сущности и роли духовенства («Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве»), функциональности общественной полемики («Споры»), просвещения («О театре, одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности», «Просвещение»), эстетического и духовного труженичества («Карамзин», «Четыре письма по поводу “Мёртвых душ”»). Как итог осмысления этих проблем появляется глава «Нужно любить Россию». И лишь затем, вслед за тезисом, в котором прочитывается одновременно и дидактизм, и размышление (“Нужно проездиться по России”), автор отправляется в свою поездку, в которой “губернатор”, “помещик”, “священник”, “генерал-губернатор”, “губернаторша”, будучи погружены в плоть жизни, позволяют автору понять, как соотносятся человек и его “место”. Глава, открывающаяся фразой: “Нет выше званья, как монашеское” (VIII, 301), завершается утверждением: “Монастырь ваш Россия!” (VIII, 308). Мир и монастырь, удаление от мира и служение миру — одна из важнейших гоголевских проблем, поданная в книге как актуальная не только для России в целом, но и для каждого человека.
“Проездиться по России” полезно каждому, как официальному, так и частному лицу. Кстати, Гоголь в данном случае выразил не только собственную духовную потребность, но угадал и потребность времени: во второй половине 1840-х годов совершают свои поездки по России многие деятели, в том числе столь идеологически различные, как В.Г. Белинский и С.П. Шевырёв. Вступая со своими героями в мысленный диалог (форма писем принципиальна для Гоголя: она позволяла озвучить голоса многих лиц, составляющих нацию, но при этом произнести и своё веское слово), автор предстаёт одновременно человеком, лишь смиренно, почти ученически приближающимся к безусловным истинам и смело открывающим их другим.
М ы готовы ожидать, что познакомившийся к середине 1840-х годов с чрезвычайно широким кругом христианских источников Гоголь выразит свою учительную позицию, размышляя о религиозно-духовном призвании человека. Что же касается практики жизни, то здесь он скорее учится, чем учит. Ведь недаром, находясь за границей, Гоголь просил присылать ему описание русской жизни, а эпистолярный диалог с А.О. Смирновой, бывшей в ту пору губернаторшей в Калуге (к ней он обращался с подобными вопросами), включил в книгу. Свою оценку “нынешнего времени” — “велико незнанье России посреди России” (VIII, 308) Гоголь относил и к себе, признаваясь А.О. Россету: “Я болею незнаньем, что такое нынешний русский человек на разных степенях своих мест, должностей и образований” (X, 279). Однако автор «Выбранных мест» счёл возможным давать советы и “губернаторше”, и “помещику”, и “священнику”, и “занимающему важное место”, и даже “жене. в простом домашнем быту”.
Гоголь по-своему реабилитирует те сферы жизни, которые классической русской литературой были вытеснены на периферию. В 1840-е годы своё место в литературном процессе занимает “натуральная школа”, которая изучает социальные типажи, “среду”; но писателей этой школы более всего занимают именно социальный и бытовой срезы жизни. Социально-бытовая жизнь рассматривалась сквозь своеобразную литературную лупу, в подобной позиции между авторами и их героями не могло быть равенства.
Для Гоголя практика жизни — это не любопытный, тем более не экзотический материал; это и есть сама жизнь. Он восстанавливает её в своих правах. И человек, занятый практическим делом, в соответствии с этим заслуживает не меньшего внимания, чем “поэт” или “исторический живописец”. “Расторопный и бойкий купец”, “порядочный и трезвый мещанин”, ещё не ставшие в ту пору равноправными героями литературных произведений, в гоголевской книге пока не индивидуализированы, но упомянуты таким образом, что их органичное место в национальном контексте не подлежит сомнению.
В книге явственна полемика с теми многочисленными и разнообразными теориями, которые создавались лучшими умами Западной Европы на протяжении нескольких веков и с энтузиазмом воспринимались в России, — теориями, в которых формулировались, как скажет автор «Выбранных мест», “мысли о счастии всего человечества”. Девятнадцатый век, по Гоголю, — это время, “когда обнять всё человечество, как братьев, сделалось любимой мечтой молодого человека; когда многие только и грезят о том, как преобразовать всё человечество, как возвысить внутреннее достоинство человека” (VIII, 411). Этой “мечте”, этому отвлечённому направлению Гоголь противопоставляет нечто прагматичное и чуть ли не ничтожное, привязанное к ежедневности жизни. От “мечты”, от “утопии” Гоголь хотел бы возвратить мысль современного “молодого человека” к настоящему: “Позабыли все, что пути и дороги к этому светлому будущему сокрыты именно в этом тёмном и запутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать. ” (VIII, 320).
“Настоящему” служат любимые герои Гоголя во втором томе «Мёртвых душ» — помещик Костанжогло и откупщик Муразов. В “запутанное настоящее” погружена в «Выбранных местах» “губернаторша”, не всегда готовая смириться со своим положением. Несовершенным, “тёмным” настоящим обусловлены дисгармоничные отношения “помещика” и “священника”, которые автор мечтает исправить, предлагая практические — то наивные, то утопические — советы. В книге Гоголя утопическое легко улавливается, но автор всячески старается дистанцироваться от него. Выстроить не утопическое время и пространство в своей книге, а, напротив, осязаемое, реальное, узнаваемое, в чём может найти себя любой человек, — гоголевская задача.
Не желая оставлять вне своего внимания ни одну сферу жизни, автор советует “жене” разделить семейные “деньги на семь почти равных куч” и детально раскрывает их предназначение, включая в текст многообразие бытовых мелочей жизни: “В первой куче будут деньги на квартиру, с отопкою, водой, дровами и всем, что ни относится до стен дома и чистоты двора”, “во второй куче — деньги на стол и всё съестное. ”, “. в третьей куче — экипаж: карета, кучер, лошади, сено, овёс. ” (VIII, 338) и т.д. Подобный педантизм, детальность описаний бытовой жизни, которой Гоголь вовсе не был великим знатоком, не могли не удивить читателей книги.
Знакомясь с этими и близкими им по духу гоголевскими рассуждениями, можно испытать неоднородные чувства: признать новизну авторской позиции; отметить наивность дидактических советов; задуматься над тем, насколько тесно оказываются взаимосвязаны в жизни её высокий смысл и обыденные мелочи. Автор погружает нас в глубины повседневности, чтобы мы признали её как нечто своё, нас не унижающее, и вместе с тем чтобы мы “вынырнули” из её глубин, не поддались целиком её власти. Каждый раз, давая практические, конкретные, подчас досадно однозначные советы, автор поясняет, почему они так важны. Не следует “жене” брать деньги из одной “кучи”, чтобы израсходовать их на что-то другое — потому что только так можно выработать “крепость воли”: “Укрепясь в деле вещественного порядка, вы укрепитесь нечувствительно в деле душевного порядка” (VIII, 340). Советуя “губернаторше” смотреть на весь город, детально ею изученный, “как лекарь глядит на лазарет” (VIII, 310), автор уверен, что это пробуждает сострадание и нравственное чувство — “вы можете иметь большое нравственное влияние, хотя и не имеете власти, установленной законом” (VIII, 314). В деревне, где трудится усердно “помещик”, “мужики лопатами гребут серебро”, но только в той деревне, в которую “заглянула. христианская жизнь” (VIII, 324). “Занимающий важное место” может иметь большое влияние на своих подчинённых и улучшить их жизнь лишь в том случае, если ему самому доступно “смирение”.
М ожно сказать, что Гоголь удивительно разумно организует свою книгу, рассчитывая на то, что будет понят внимательным читателем. Внутри тех глав, где речь идёт о практике жизни, устанавливается некое равновесие между материальным и духовным: отдаётся должное тому и другому. Общий же контекст книги таков, что приоритет духовных, христианских ценностей не подлежит сомнению (однако ещё раз отметим, без уничижения насущных трудов и забот человека). Текст насыщен христианскими реминисценциями, но ориентированность на высшую истину проступает не только в прямой или опосредованной апелляции к библейским текстам, но и в оперировании теми понятиями, категориями, которые, становясь своеобразными лейтмотивами, несут в себе, как может показаться, сугубо светский смысл. Проследим некоторые из них.
Размышляя о служебной деятельности чиновников, автор задумывается и о том, что значит для служащего человека занимаемое им “место”. Рядом с этим понятием тотчас появляется другое — “поприще”. Каждое место, в том числе самое незначительное, — это поприще, на котором проявляет себя человек. Поэтому автор готов и “занимающему важное место” назвать “несколько подвигов таких, которых никто теперь не может сделать, кроме генерал-губернатора” (VIII, 319), и перед женщиной очертить её “небесное поприще”. Но главное, чтобы любое своё место как поприще воспринял сам человек: “Всякому теперь кажется, что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может сделать его в своей должности. Это причина всех зол. Нужно подумать теперь о том всем нам, как на своём собственном месте сделать добро” (VIII, 225). К этой мысли, в той или иной форме, автор обращается на протяжении всей книги.
Ещё одно понятие, принципиальное для «Выбранных мест», — “красота”. Не случайно оно заявлено в одной из первых глав. Гоголь оперирует этим словом таким образом, что позволяет говорить о двойном (и, следовательно, сложном, противоречивом) смысловом его наполнении. Функционально красота призвана противостоять “охлаждению душевному”, “беспорядку общества”, “нравственной усталости”, то есть оживотворять жизнь, забывающую своё высокое предназначение. Христианское принятие той красоты, которая есть добро, близко Гоголю. Но автор «Выбранных мест» поместил это понятие в такой контекст, который выходил за пределы христианского истолкования. Один смысловой ряд в книге — “красота”, “чистота”, “невинность”; другой — “красота”, “прелесть”, “власть”, “тайна”. Гоголю-художнику знакома таинственная, непредсказуемая власть красоты. Поэтому, обозначив подвижные семантические границы понятия, допустив синонимичность “красоты”, “прелести” и “чистоты”, утвердив право “красоты” “повелевать” миром (чтобы укрепить присущую ему, но подчас иссякающую “жажду добра”), автор «Выбранных мест» достаточно долго не упоминает это понятие и лишь в завершающей главе («Светлое Воскресенье») готов предостеречь от “гордости чистотой своей”, и, следовательно, от гордости красотой.
В итоге оказывается, что та или иная категория, идея, взятая сама по себе, не гарантирует безупречности воплощения её в жизнь. “Поприщем” то или иное “место” делает сам человек; невинной и чистой становится “красота”, сопряжённая с “чистотой душевной”. Ибо не только “красота женщины ещё тайна”, но и жизнь — тайна.
Особые обязанности возлагает на человека дар слова. Как бы ни уравнивал автор “поэта” с другими, не желая предоставлять ему особый статус (“Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своём поприще” — VIII, 229), он не может, да и не хочет умалить особую обязанность, лежащую на тех, “у которых поприще — слово, и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном” (VIII, 232).
Можно видеть, что автор беспрестанно уточняет себя. Он, действительно, многого ожидает от людей, занятых “делом жизни”, но “прочным делом жизни” становится в конечном итоге то многообразие духовного труда, который созидается “священником”, “историческим живописцем”, “поэтом”. Автор полон уважения к практику, который, не умерщвляя души, становится “богат, как Крез”, но преисполнен восхищения и теми, кто способен раздать своё имущество нищим и отправиться по России “подвизаться в ней”. Невозможна для Гоголя абсолютизация какого-либо образа жизни и занятия. Поэтизация богатства или поэтизация бедности, взятые сами по себе, — не более чем дань времени, проявление зависимости от меняющихся ориентиров истории, отдающей предпочтение то бедности, то богатству. Одно, по Гоголю, не подлежит власти времени — духовные ценности, охраняемые христианством. “Прочное дело жизни” — это дело жизни, опирающейся на неизменный фундамент веры, и это есть дело души.
П афос гоголевской книги — не в поучении, а в приглашении к совместному осмыслению сложных вопросов жизни. Положения, высказанные нередко в альтернативной форме, — это и итог авторских размышлений, и толчок к дальнейшему додумыванию сказанного. Может быть, и стоит поразмышлять над вопросами, сформулированными Гоголем, например, такими, как: “Устроить дороги, мосты и всякие сообщения. есть дело истинно нужное; но угладить многие внутренние дороги, которые до сих пор задерживают русского человека в стремленьи к полному развитию сил его и которые мешают ему пользоваться как дорогами, так и всякими другими внешностями образования, о которых мы так усердно хлопочем, есть дело ещё нужнейшее” (VIII, 352).
“Прежде чем приходить в смущенье от окружающих беспорядков, недурно заглянуть всякому из нас в свою собственную душу. Лучше в несколько раз больше смутиться от того, что внутри нас самих, нежели от того, что вне и вокруг нас” (VIII, 345).
“Свобода не в том, чтобы говорить произволу своих желаний: да, но в том, чтобы уметь сказать им: нет” (VIII, 341).
“Клянусь, человек стоит того, чтоб его рассматривать с большим любопытством, нежели фабрику и развалину. Попробуйте только на него взглянуть, вооружась одной каплей истинно братской любви к нему, и вы уже от него не оторвётесь — так он станет для вас занимателен” (VIII, 304).
“Нет, человек не бесчувствен, человек подвигнется, если только ему покажешь дело, как есть” (VIII, 307).
“Друг мой! Мы призваны в мир не за тем, чтобы истреблять и разрушать, но, подобно самому Богу, всё направлять к добру, — даже и то, что уже испортил человек и обратил во зло” (VIII, 277).
Примечания
1 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1952. Т. VIII. С. 299. В дальнейшем сноски даются на это издание в тексте, с указанием тома и страницы в скобках. Здесь и далее курсив Гоголя. — Е.А.
2 См. об этом: Воропаев В.А. “Сердце моё говорит, что книга моя нужна. ” // Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. М., 1990; Духом схимник сокрушённый. Жизнь и творчество Н.В. Гоголя в свете православия. М., 1994; Гончаров С.А. Творчество Н.В. Гоголя и традиции учительной культуры. СПб., 1992; Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997; Виноградов И.А. Н.В. Гоголь — художник и мыслитель: Христианские основы миросозерцания. М., 2000.
3 См. об этом: Николаев О.Р. Проблемы историзма в творчестве Н.В. Гоголя 1820–1830-х гг. Автореферат-диссертация на соискание учёной степени канд. фил. наук. Л.: ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1989.
Гоголь и современность
Источник: Русский вестник 
Такой современный писатель, как Кафка,
Стар и в своей сущности, и в технике.
В то же время художники прошлых
Времен, скажем Гоголь,
Оказываются чрезвычайно современными.
Джеймс Перри
К осознанию современности Гоголя зарубежный мир пришел после длительного увлечения Л.Н. Толстым, Ф.М. Достоевским, А.П. Чеховым – художниками, которые продолжали гоголевские традиции в русской литературе. Причины подобного запоздания не только в трудностях перевода, но и в том, что именно в наши дни происходит осмысление роли Гоголя в художественном развитии человечества, в освоении мировой литературной мыслью темы «маленького» человека.
«Маленький» человек у Гоголя нередко склонен порисоваться, вообразить себя управляющим департаментом, испанским королем и пр. Это не случайно, ибо только в своих иллюзиях он может на время избавиться от комплекса социальной и психологической неполноценности. Мотив гротескного, фантасмагорического превращения жалкого чиновника в сверхчеловека, жаждущего мщения за свою приниженность и забитость, прозвучит впоследствии в творчестве Достоевского – продолжателя гоголевских традиций. И слова Поприщина: «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник? Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником?» – вовсе не так безумны и абсурдны.
Восприятие Гоголя за рубежом начинается с уяснения художественного своеобразия и новаторской значительности повести «Шинель». «Гоголь был хорошо знаком с бюрократической сферой, ибо он в течение некоторого времени служил чиновником в Петербурге, – отмечал критик М. Спилка. – Он был первым, кто начал с заботливым, тщательным вниманием изображать убожество и банальность существования незначительных официальных чиновников». «Рассказ мог быть назван “Я – брат твой”, – утверждает другой западный критик Ф. О’Коннор. – С блистательной смелостью Гоголь создал комическо-героический характер маленького чиновника-переписчика и соотнес его с образом распятого Христа, так что когда мы смеемся, знакомясь с историей его жизни, то в нашем смехе проявляется нечто похожее на ужас».
Социально-этическая коллизия «Шинели» такова: жалкий чиновник, одержимый своей мечтой, и противостоящее ему враждебное окружение оказались в ХХ веке понятном и близком многим западным художникам. «Я посетил много стран, – замечает В. Набоков, – и у многих знакомых встречал страстную мечту, подобную той, которую лелеял Акакий Акакиевич, причем никто из них никогда не слышал о Гоголе».
Об актуальности социально-этической коллизии «Шинели» свидетельствует итальянский фильм, сделанный по мотивам повести в 50-е годы ХХ века. Действие фильма происходит в одном из итальянских городов. Главный герой – мелкий чиновник Кармине дель Кармине, мечтающий о приобретении нового пальто. Пальто для него не просто одежда, позволяющая спастись от зимней сырости, но средство самоутверждения. Несмотря на определенную модернизацию классического произведения, режиссер Альберто Латтуада сумел сохранить в фильме гоголевский пафос сочувствия униженному и оскорбленному человеку, который, став жертвой социальной несправедливости, в финале сходит с ума и умирает.
Своеобразным вариантом Акакия Акакиевича предстает Гомер Симпсон в романе американского писателя Н. Уэста «День саранчи». И когда однажды в ресторане его возлюбленная, молоденькая актриса Фей, измываясь над этим безропотным существом, заставляет его пить коньяк, называя квашней, размазней, кажется, что Гомер Симпсон вот-вот подымет голову и произнесет голосом Акакия Акакиевича: «Оставьте меня! Зачем вы меня обижаете?» Вместо этого герой мужественно захлебывается коньяком и, стараясь поддержать общее настроение, просит официанта принести еще порцию.
«Счастье» Гомера Симпсона длится недолго. Его, как и Акакия Акакиевича, настигает беда: у него «крадут» возлюбленную. Известие о том, что Фей Гринер изменяет ему с ненавистным мексиканцем, потрясает его, приводит к духовному надлому и безумию. В его душе пробуждается жажда мщения, и он, не помня себя, в порыве ярости накидывается на ни в чем не повинного малыша, зверски избивает его до тех пор, пока разъяренная толпа не захватывает Гомера Симпсона в свои смертельные объятия. Гибель героя выглядит такой же нелепой, каким было его существование.
Известный французский актер-пантомимист Марсель Марсо с большим успехом показывал в театральном сезоне 1958–1959 гг. инсценировку «Шинели», которая стала одним из самых ярких событий парижской театральной жизни. Спектакль, несмотря на своеобразие интерпретации Марсо, сохранил гоголевский гуманистический пафос. Экранизация спектакля была с триумфом встречена во многих странах мира. Сам Марсо признавался: «“Шинель” была первой мелодрамой, касавшейся подлинно социальной проблематики. По сути дела, она была первой романтической и классической мимодрамой, которую я поставил. Романтической по содержанию и классической по форме». Гоголевское «Я брат твой» стало душой и смыслом образа, созданного Марселем Марсо: артист вошел не только в мир маленького чиновника из далекого Петербурга, он в чем-то выразил чувства своего нынешнего «брата», обездоленного человека-труженика с его томительными и пока тщетными поисками счастья. «“Шинель” Гоголя, – подчеркивал Марсо, – стала красной нитью нашего театра… Благодаря “Шинели” Гоголя появились “Пьеро с Монмартра”, “Три парика” и даже “Маленький цирк” (вторая классическая работа театра)».
Тема разлада между мечтой и действительностью не была новой для мирового искусства. Ее можно обнаружить у романтиков, например у Гофмана, которого по праву часто сравнивают с Гоголем. Однако если в «Золотом горшке» конфликт между мечтой и действительностью разрешается в сказочно-фантастических формах (волшебные чары зла рассеиваются, и Ансельм находит счастье с Серпентиной. – Авт.), то в «Невском проспекте» конфликт этот разрешается в реалистической манере. Здесь нет злых и добрых волшебников. Иллюзии художника Пискарева и их крах обусловливаются самой сущностью города, за блестящим фасадом которого обнаруживаются бедность, пустота и ничтожество. Говоря об этом, В. Эрлих приходит к выводу, что трагедия гоголевского героя порождена абсурдностью человеческого существования. «Абсурдность жизни, которая в Миргороде едва получила свое гротескное выражение, – пишет он, – превращается в Арабесках в бестолковую неразбериху». «Бессмысленность мира, – заключает критик, – эти кафкианские слова могли быть гоголевскими».
Другое немаловажное обстоятельство, обусловливающее особенности восприятия Гоголя в мире, имеет свои объективные предпосылки. Некоторые зарубежные критики и художники, акцентирующие внимание на комической и гротескной нелепости многих гоголевских ситуаций и сцен, находят разнообразнейшие проявления бессмысленности вокруг себя, в окружающем мире. Психологическая и социальная атмосфера, в которой живут и творят эти деятели искусства, имеет много общего с гротескно-фантастической атмосферой гоголевских произведений. Бездуховное существование, разрушительное воздействие бюрократизма, губительная власть денег – все эти особенности жизни современного мира побуждают обращаться к Гоголю, интерпретируя его творчество в свете возникающих психологических и художественных проблем. «Герои Гоголя, – говорит шведская исследовательница Т. Линдстром, – от космического одиночества и неприкаянности бегут в мир сексуальных фантазий, в мир грез и галлюцинаций, где, как правило, сознательное сочетается с бессознательным, с несвязными мыслями и непредсказуемыми образами, и возникает алогическая ирреальность, которую сюрреалисты доведут до своего абсолютного выражения… Здесь вновь чрезмерность и жестокость гоголевского гротеска сталкиваются с метафорой современной литературы, которая предпочитает чрезвычайные, сенсационные ситуации».
Гоголевские интонации чувствуются в пьесе Дж. Хеллера «Мы бомбили Нью-Хейвен» и в его же романах «Уловка-22», «Что-то случилось». Под пером Хеллера алогичность американской военной жизни предстает как недоступная рациональному пониманию. В романе «Уловка-22» нормальный человек начинает казаться самому себе сумасшедшим, и возникает вопрос: кто сошел с ума – он или окружающий его мир? «“Уловка-22 ” разъяснила, – пишет автор, – что забота о самом себе перед лицом прямой и непосредственной опасности является проявлением здравого смысла. Орр был сумасшедшим, и его можно было освободить от полетов. Единственное, что он должен был сделать, – просить. Но как только он попросит, его тут же перестанут считать сумасшедшим и заставят снова летать на задания. Орр – сумасшедший, раз он продолжает летать. Он был бы нормальным, если бы захотел перестать летать, но, если он нормален, он обязан летать. Если летает – значит, он сумасшедший и, следовательно, летать не должен; но если он не хочет летать – значит, он здоров и летать обязан».
Ситуация в какой-то степени напоминает поприщинскую. Комментируя одну из аналогичных сцен романа, писатель Н. Мейлер предположил, что со временем Хеллер сможет стать американским Гоголем.
Одна из причин современности Гоголя, по мнению Ф. Рава, в том, что писатель начал исследование проблемы взаимоотношений искусства и жизни: «Дилемма, стоявшая перед Гоголем, была обусловлена неспособностью примирить смысл своего искусства со смыслом своей жизни. Противоречие это в высшей степени характерно для художников современного мира…» Думается, однако, что критик не совсем точно сформулировал важнейшую этическую проблему, которая мучила писателя, остро чувствовавшего необходимость нравственной ответственности художника перед временем и собой. Одним из первых Гоголь поставил вопрос о нравственном совершенствовании писателя, в котором «все соединено с совершенствованием его таланта, и обратно: совершенствование его таланта соединено с совершенствованием душевным». Говоря о важности «внутреннего воспитания», Гоголь подчеркивал: «Редко, кто мог понять, что мне нужно было также вовсе оставить поприще литературное, заняться душой и внутренней своею жизнью для того, чтобы потом возвратиться к литературе создавшимся человеком…» Именно в этом заключается один из аспектов духовной драмы Гоголя в конце жизни – драмы, которая до сих пор остается загадкой для западных исследователей, пытающихся объяснить ее с психоаналитических или экзистенциалистских позиций.
Выступая в начале ХХ века перед американскими слушателями и подчеркивая типичность образа Чичикова, П.А. Кропоткин говорил: «Чичиков может покупать мертвые души или железнодорожные акции, он может собирать пожертвования для благотворительных учреждений или стараться пролезть в директоры банка… Это безразлично. Он остается бессмертным типом: вы встретитесь с ним везде, он принадлежит всем странам и всем временам: он только принимает различные формы, сообразно условиям места и времени». Возможно, в числе слушателей Кропоткина находился критик и пропагандист русской литературы в США У. Фелпс, который в книге «Очерки о русских романистах» буквально повторил суждение Кропоткина о Чичикове: «Это верный портрет американского патрона или преуспевающего коммивояжера, чьи успехи зависят не столько от подлинной ценности или необходимости продаваемых им вещей, сколько от знания человеческой природы и убедительности его речей».
Особый интерес представляет судьба гоголевской драматургии, с которой зарубежный мир начал знакомиться уже в ХIХ веке. Несмотря на многочисленные постановки и переводы, осмысление художественной глубины «Ревизора» происходило с большим трудом. Даже в ХХ в. комедия часто рассматривалась как сатирический фарс в духе Мольера, а главный герой, Хлестаков, оценивался как типичный авантюрист, плут, умело использующий в своих интересах запутанные обстоятельства, атмосферу всеобщего страха и продажности. Отзвуки подобной интерпретации есть в книге А. Спектора «Золотой век русской литературы», где Гоголь определяется как последователь и ученик Мольера. Спектор, как и германский исследователь Г. Лейсте, автор книги «Гоголь и Мольер», не учитывает, что Гоголь обогатил драматургическое искусство новыми художественными средствами, которые в настоящее время кажутся необычайно современными.
Лишь с 30-х годов ХХ в. театральная критика за рубежом начинает осознавать, что современность пьес Гоголя – прежде всего в комической парадоксальности ситуаций, в частности в пародизации традиционной любовной интриги, без чего немыслима гоголевская драматургия. Подобная пародизация встречается в уже упоминавшемся романе Хеллера «Уловка-22».
Широкую популярность драматургия Гоголя получает в середине ХХ в. Именно в это время «Ревизор», «Женитьба» и другие гоголевские пьесы совершают триумфальное шествие по сценам театров Франции, Италии, США, Дании, Голландии и других стран. В 1966 г. постановку «Ревизора» осуществляет английский режиссер Питер Холл на сцене Королевского Шекспировского театра с Полом Скоффилдом в главной роли. В начале 60-х годов в Италии появляется кинокомедия «Ревизор инкогнито» – пародия на фашистский режим, поставленная по мотивам «Ревизора», а в Западной Германии композитор Вернер Эгк создает комическую оперу на сюжет гоголевской комедии. Любопытно письмо австрийской зрительницы о постановке «Ревизора» на сцене венского театра «Скала»: «Не копия ли это тех австрийцев, которые, маскируясь ханжескими фразами, столь ловко умеют обогащаться за счет своих сограждан?»
Именно в это время в европейской и американской критике утверждается мысль о том, что «Ревизор» – это не просто злободневная «история о взяточничестве», что персонажи комедии представляют галерею вечных типов наподобие Гарпагона или Тартюфа. Именно в этот период происходит осмысление драматургического новаторства Гоголя, которое отнюдь не сводится к пародированию любовной тематики, хотя французский режиссер Андре Барсак и утверждал, что именно отсутствие какой бы то ни было любовной интриги, удивившее первых зрителей «Ревизора», было выражением дерзновенного новаторства автора. Главным оказывается понимание того, что Гоголь сумел создать новые формы комического, цель которых – обличение бессмысленности жизни, лишенной высоких духовных устремлений, нелепости расхожей обывательской ограниченности внутреннего мира людей, у которых гипертрофированное самомнение сочетается с поразительным невежеством и душевной пустотой. Вот почему в наши дни русский писатель воспринимается в мире как один из первых художников, обратившихся к теме «пошлости пошлого человека» – закономерного порождения бездуховной действительности.
В целом можно сказать, что освоение художественного и нравственного опыта Гоголя только начинается и многим его произведениям еще предстоит быть заново осмысленными в свете происходящих ныне социально-исторических и духовных изменений.