Что общего в отношении к собственности у протестантов и староверов кратко
Общее и различия между российскими старообрядцами и протестантами
Алла Глинчикова
Трудовая этика старообрядчества и модернизация России в XIX и ХХ вв. russ.ru/pole
Я набросала, конечно, свои октябрьские тезисы, но я не собираюсь говорить долго. Мне хочется обменяться мнениями и задать вопросы, так как здесь есть интересные люди.
Тема стола заявлена так: «Трудовая этика старообрядчества и модернизация России». Но я бы хотела говорить не столько о трудовой этике, сколько о социальной этике старообрядчества. То есть, для меня важно, первое, то, какую роль играет – или сыграло, или не сыграло – старообрядчество в социальной эволюции нашего общества. И второй вопрос: перспективы сегодня, то есть поезд ушел или же мы можем говорить о том, что проблема формирования этих ценностей так до конца еще и не решена? Вот мой вопрос, моя проблематика.
Дело в том, что старообрядчество и раскол XVII века совпал с периодом формирования национальных государств в Европе: это конец XVI – начало XVII века. Вообще семнадцатый век, это очень важный момент развития европейского общества, к которому я отношу и Россию. Россия, с моей точки зрения, часть Европы хотя бы потому, что она часть христианской ойкумены европейской. И XVII век – это эпоха перехода от сословно-патерналистских империй к национальным гражданским государствам. Я говорю гражданским, поскольку процесс, конечно, был растянут на несколько веков. Но начало было положено именно тогда. В этом смысле огромную роль сыграл именно переход от патерналистского досовременного типа общества и досовременного типа государственности к современному. Он был связан, во многом, как мне кажется, с трансформацией типа религиозности-морали.
В этом смысле веберовская концепция улавливает некоторые правильные нюансы. Меня часто упрекают в том, что я такой некритический веберианец, это не совсем так. Вебер больше делал упор на значении протестантской этики для действительного формирования капитализма – новых экономических отношений, трудовой этики и так далее. В европейской Реформации я увидела индивидуализацию веры, индивидуализацию морали, необходимые для трансформации общества от патерналистского к обществу современному, в перспективе – гражданскому. То есть, что значит современное общество? Патерналистское общество – это общество, интегрированное извне, интегрированное с помощью политики, с помощью государства. Современное (гражданское) общество – это общество, которое объединено, прежде всего, внутренними связями. Это общество, способное к самостоятельной интеграции, формированию гражданских институтов. Это общество, которое оказалось способно поставить политический вопрос перед существующим типом государственности, и привести к трансформации этой государственности (как это было в случае Английской революции XVII века). Меня интересовали именно эти стороны и русского старообрядчества XVII века, и европейской Реформации.
На какие новые ценности акцентировало внимание старообрядчество, и почему, с моей точки зрения, реализация этих ценностей была бы важна для модернизации российского общества и формирования современного национального гражданского государства в России? И почему срыв в свое время индивидуализации веры в ходе русского раскола привел к сбою вот этого процесса перехода от сословного патерналистского типа государственности к национально-гражданскому типу государственности. Я просто перечислю эти ценности сейчас, чтобы не вдаваться в подробности.
В первой части я буду говорить об общем, в данном случае, что есть общего у старообрядчества и протестантизма, а во второй части я скажу о различиях. Потому что люди, не прочитавшие внимательно мою книгу, иногда упрекают меня в том, что я называю старообрядчество реформацией. Это не так. Я не случайно взяла это слово в кавычки в названии, ни в коем случае я не отождествляю старообрядчество с реформацией. Хотя бы даже потому, что старообрядчество и реформация – были ответами на разные формы кризиса, на разные типы вызова. Но у них есть общее. Я выделю общее и обращу внимание на различия.
1. Ценности, общие для российских старообрядцев и западных протестантов
На какие ценности обращает внимание старообрядчество, которые в перспективе ведут к трансформации общества от патерналистского к гражданскому?
Первое – это представление о вере, как факторе личной индивидуальной ответственности человека перед самим собой, перед Богом, перед обществом. То есть, то, что я называю индивидуализацией веры, индивидуализацией морали, без которой невозможно формирование внутренних самостоятельных интегративных связей, невозможно формирование доверия, необходимого для внутренней, добровольной, гражданской интеграции общества.
Вторая ценность – это идея универсальности человеческой природы, как мы назвали бы это сегодня. Вообще, и первое, и второе, с моей точки зрения, это не просто старообрядческое, а это действительно истинно христианские ценности. То, что мы забываем сегодня, и то, что сейчас очень важно. Сегодня часто можно услышать, что есть люди достойные образования и иных жизненных социальных благ (их иногда называют «талантливыми» и даже «успешными») и есть люди недостойные, обреченные на нищету, невежество, болезни. За всеми этими доводами как-то забывается о принципе универсальности человеческой природы, заложенном в христианстве. Наоборот, отстаивается принцип, что есть и оправданы, вообще говоря, границы внутри человеческого сообщества вплоть до расового принципа.
А ведь исторически изначально именно этот христианский принцип универсальности человеческой природы, возрожденный в ходе европейской Реформации и был противопоставлен средневековому патерналистскому принципу сословности. С этого шага началось в Европе движение к современным принципам равенства гражданских прав и идее гражданского единства. К сожалению, этот важный христианский принцип, на несколько столетий был забыт в России после исторического поражения старообрядчества. К несчастью, в определенный период нашей истории официальная Церковь фактически санкционировала в России крепостное право, тем самым было по существу дано согласие на отказ от принципа универсальности человеческой природы, превращение человека в вещь.
Третья ценность – ценность социального начала и вообще значение общественного начала в жизни человека. На первый взгляд, кажется, что если речь идет о ценностях Модерна, то нужно говорить об индивидуализме. Там, где нет ценности индивидуализма, там нет ценности частной собственности, нет ценности капитализма, нет ценности автономии личности. Но это не совсем так. По-настоящему модернизация это не только реабилитация ценности отдельной личности, но и реабилитация ценности всеобщего в новой индивидуализированной форме. Утрата ценности всеобщего, как личной ценности каждого является не меньшим препятствием для развития современного общества, чем неуважение к суверенитету личности. Поэтому содержащаяся в старообрядчестве идея внутреннего индивидуального долга и ответственности каждого человека за социальное целое и связанная с этим идея ограничителей эгоизма очень важна для трансформации патерналистского общества в современное-гражданское.
Четвертая ценность – это ценность общественного интереса, не подавляющего суверенитет личности. Мне кажется, это важное преимущество старообрядчества по сравнению, скажем, с тем, как понимался в атеистическом плане коммунистический принцип. Там тоже был принцип похожий – ценность общественного интереса. Но у коммунизма, в особенности, у той формы, которую принял коммунизм в России, не хватало, на мой взгляд, вот этого духовного компонента, способного защитить и обосновать ценность суверенитета личности, неприкосновенность личного духовного и физического начала. В том смысле, что в коммунизме как таковом этот принцип не содержится с необходимостью.
Пятая ценность – защита частного начала, которая начинается с защиты приватного в сфере духовного. Это тоже ценность старообрядчества, ведущая к модернизации.
Шестая ценность – это ценность значения мирской жизни. Но реабилитируется она очень своеобразно, сохраняя при этом особый тип соединения мирского и духовного.
Седьмая ценность – ценность социально-экономической инициативы, социальной вовлеченности. Разумеется, исторически речь шла о старообрядческой общине, а не о крепостническом романовском государстве, которое старообрядцы не принимали. Вот эта ценность тоже присутствует в старообрядчестве. И она очень важна для формирования современного социума. Важно, что «социальность» старообрядчества направлена против идеи безразличия к судьбе ближнего, которая сегодня ошибочно рассматривается, как основополагающая ценность модернизации. Старообрядчество, напротив, соединяет ценность автономии личности с заинтересованностью в судьбе ближнего, в судьбе целого. И в этом был секрет эффективности старообрядческих общин. Благотворительная деятельность старообрядцев, направленная на образование, здравоохранение, социальную поддержку нуждающихся, играла очень важную роль в воспроизводстве той социальной среды, в которой только и возможно современное эффективное предпринимательство.
Восьмая ценность – трудовая этика и связанная с ней идея личного аскетизма. Нам внушают, что гедонизм работает на капитализм, а капитализм означает эффективное общественное развитие. Поэтому модернизацию понимают как нагнетание «эгоизма». Но это не так. Уже Вебер показал, что этика разумного ограничения эгоизма со стороны самой личности, содержавшаяся в идеях Реформации, сыграла не менее важную роль в развитии буржуазных отношений. Аскетизм и самоограничение способствуют эффективному развитию промышленных отношений не меньше, чем гедонизм. Но особенно важна роль разумного самоограничения в формировании и поддержании новой, свободной гражданской социальности.
Девятый момент. Ценность личной порядочности, личной моральности. Здесь я хочу перейти к идее соотношения морали и политики, морали и экономики. Мне кажется, что очень опасно разделение морали и экономики, морали и политики, которое выдается за характерную черту модернизации. На самом деле, это не так. Модернизация – это не разрыв, а, скорее, новое соединение морали и политики, новое соединение морали и экономики. Есть соединение морали и политики патерналистское, а есть гражданское. На самом деле, разделение морали и политики ведет не к модернизации, а к криминализации. Так же, как морали и экономики. Более того, я хочу сказать, что деморализованное общество не способно ни к самозащите, ни к внутренней интеграции, ни к продуктивной деятельности. Оно нуждается в вертухаях, оно нуждается в телохранителях, оно нуждается в службах, которые пресекают коррупцию, но которые реально не могут пресечь коррупцию и погружаются в нее все глубже, и так далее.
Десятый момент. Это идея разделения Церкви и государства. Это не артикулировано в самом старообрядчестве. Но имеется в виду, что государство не должно подменять собой Церковь, что у Церкви и государства разные функции, это разные институты. Это особенно было выражено у Аввакума, когда он критикует Алексея Михайловича и действия Алексея Михайловича. Когда старообрядчество говорит о политике и морали, о духовном начале и начале экономическом, социальном, политическом, здесь, с одной стороны, сохраняется автономность каждого из начал, а, с другой стороны, речь идет о диалоге. Это очень важно. Я обратила внимание, что даже старообрядческие общины, которые возникают после раскола уже, имели двух лидеров. Лидера экономического и лидера духовного. Это тоже, в принципе, очень интересный момент, который для нас сегодня важен и актуален.
Одиннадцатая ценность – идея общности религиозного единства, но не фундаменталистская, а гражданская. Это тоже очень важный момент, очень актуальный для сегодняшнего дня, потому что сегодня пытаются актуализировать вот это духовное единство в фундаменталистском ключе. Старообрядчество дает альтернативу такому политическому фундаментализму, при этом не отказываясь от принципа духовного единства.
2. Ценностные отличия между старообрядцами и староверами
Теперь я очень коротко отвечаю на второй о том, что отличает старообрядчество от протестантизма. Протестантизм возникает в ответ на кризис западного индивидуализма эпохи позднего Возрождения, связанный с «гипериндивидуализацией». То есть доведение ценности индивидуализации до того, что происходит у Лоренцо Валла в его работе «О наслаждении», у Шекспира и так далее – до её предела, когда Бог исчезает полностью, растворяясь в личности. Если все естественное божественно, то исчезает критерий моральности. Отсюда знаменитый тезис о морали и политике Макиавелли. То есть Бог как бы растворяется полностью в природе. Это кризис позднего Возрождения, когда уже непонятно, как отличить добро от зла. Потому что если все естественное божественно, то зло тоже естественно. Поэтому задача Реформации была ограничить вот этот гедонистический эгоистический индивидуализм позднего Возрождения, когда Бог растворяется в природе и в человеке. То есть ограничить индивидуализм и эгоизм.
Старообрядчество столкнулось с кризисом XVI века – начала XVII века в России, который был похож на кризис Ренессанса, но он имел прямо противоположную форму. Для нас был характерен иной тип индивидуализации. Не эгоистический, не языческий, скажем, или неоязыческий, не структурный тип индивидуализации, а альтруистический тип индивидуализации, религиозный. И этот тип индивидуализации чреват другой опасностью, которая тоже ведет к деморализации. А именно опасностью наоборот – растворения человека в Боге, а Бога – в государстве. То есть, если ренессансный тип индивидуализации нуждался в ограничении эгоизма, и западная Реформация дала этот новый тип религиозности, то наш тип индивидуализации нуждался, наоборот, в защите индивидуального начала от растворения его в государстве, от растворения его во всеобщем начале и защите Бога от растворения его в государстве. Эту функцию защиты духовного суверенитета личности (как мы назвали бы это сегодня) и взяло на себя старообрядчество в критический момент нашей истории.
При этом симптоматично, что движение вперед, индивидуализация веры, и в том, и в другом случае принимает форму «возвращения к корням». Заметьте, что и Лютер все время говорил, что он возвращается назад, к подлинному христианству.
Но у нас здесь еще один нюанс. Дело в том, что наше христианство, московский вариант христианского возрождения XIV – XV веков, действительно, в силу целого ряда обстоятельств, изначально имело общественную природу в отличие от Европы, где это был отчужденный католический тип христианства, когда общество даже не понимало языка церкви. А затем у нас по мере усиления институтов (государства и церкви) нарастает отчуждение этих институтов от общества, которое и взрывается расколом. Поэтому наше «возвращение назад» – на самом деле было движением вперед. Это было возвращением к изначально общественным корням нашей религиозности, но уже в новых условиях. Потому что тогда в XIV – XV веках доминировала монашеская форма, форма ухода из мира, то здесь в XVII веке – это уже форма возвращения в мир.
Вы заметили, что говоря о социальном значении старообрядчества, я все время акцентирую внимание на эпохе XVII века. И это не случайно. Я не склонна переносить тот конфликт в нашу эпоху. В расколе XVII века я увидела важный срыв в процессе общей социальной модернизации российского общества в очень важный исторический период начала складывания гражданских национальных государств, срыв, который Россия отчасти преодолела (в других формах), а отчасти – так и не преодолела. Самое худшее, что мы могли бы извлечь из этого знания – это вновь разжигать пламя раскола сегодня, когда мы как никогда нуждаемся в диалоге, в развитии.
Я ученый и для меня, конечно, важно рациональное начало. Никто не должен на него покушаться. «Не плакать, не смеяться, а понимать…» И тем не менее, я думаю, новое открытие наследия старообрядческой культуры очень важно для нас сегодня. Мы сами создали условия, когда реальных, объективных рациональных оснований, для того, чтобы считать всех людей в равной мере людьми, просто нет. Нет экономических оснований, нет культурных оснований. Рационально сегодня гораздо легче обосновать обратное, что большая часть людей – это быдло, которое не заслуживает того, чтобы быть гражданами, не заслуживает отношения к ним, как к равным.
Поэтому нам в который раз нужно начать с того, чтобы принять без доказательств, что все люди – люди, что все люди не заслуживают того, чтобы быть рабами, не заслуживают того, чтобы быть людьми второго сорта, заслуживают уважения в равной степени просто в силу того, что они люди. Тогда мы начнем выбираться из того состояния, в которое мы попали, а там, глядишь, появятся и рациональные аргументы в пользу такого отношения к людям.
Американские протестанты и русские старообрядцы – религиозные основы этики ведения бизнеса
В начале XIX в. многие из ранее соединенных функций стали специализированными. Появились оптовые торговцы, банкиры, все более важную роль стали играть посредники, брокеры. Однако наибольшим влиянием пользовались оптовики, которые управляли потоками товаров и аккумулировали в своих руках значительные капиталы. Эти средства шли на финансирование промышленности: первых металлургических заводов, текстильных фабрик, железных дорог. По мере того как росла промышленность, а с ней и значение промышленного капитала, роль коммерсантов уменьшалась. Но свою историческую миссию в формировании предпринимательства они выполнили. Надо сказать, что это был нелегкий и далеко не идиллический процесс. Свое дело начать было легко, но столь же легко было и разориться. В связи с постоянным притоком иммигрантов, большинство из которых не имело высокой квалификации, конкуренция среди начинающих коммерсантов была огромная и выживали из них как предприниматели далеко не все. Тем выше ценился успех. Поэтому большим уважением и соответственно доверием и кредитом пользовались self made men (творцы своей судьбы). Опираясь на работы М. Вебера, остановимся подробнее на основах протестантской этики, сопоставив ее с трудовой этикой российских предпринимателей — купцов, описанной выходцем из этой среды — П. Бурышкиным в его книге «Москва купеческая». Проведем это сопоставление по некоторым наиболее важным компонентам: отношению к делу и материальным благам. У обеих групп — западных (в том числе американских) протестантов и русских купцов — они объединены глубоко религиозным отношением к миру.
Отношение к делу
У протестантов дело — это миссия человека в мире, его призвание. Вот как сказал М. Вебер: «…В этом понятии заключена оценка, согласно которой выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека…тот центральный догмат всех протестантских вероисповеданий, который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской аскезы, а исключительно так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его «призванием»». Это представление «о профессиональном долге, об обязательствах, которые каждый человек должен ощущать и ощущает по отношению к своей «профессиональной» деятельности, в чем бы она ни заключалась и независимо от того, воспринимается ли она индивидом как использование его рабочей силы или его имущества (в качестве «капитала»), — это представление характерно для «социальной этики» капиталистической культуры, а в известном смысле имеет для нее и конститутивное значение». «Человек — лишь управляющий благами, доверенными ему милостью Божьей, он, подобно рабу в библейской притче, обязан отчитываться в каждом доверенном ему пфенниге…».
Вот как описывает П. Бурышкин деловые качества русских купцов: «На свою деятельность смотрели не только и не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбою. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и стребует по нему отчета…». Такое же отношение к богатству у Русской Православной Церкви.
Отношение к материальным благам
Характерная черта протестантов – умеренность в личном потреблении вплоть до аскетизма. Как подчеркивает Вебер, «идеальный» тип капиталистического предпринимателя отличается тем, что «ему чужды показная роскошь и расточительство, а также упоение властью и внешнее выражение того почета, которым он пользуется в обществе. Ему скорее свойственны сдержанность и скромность». Богатство порицается вместе с тем лишь постольку, поскольку оно «таит в себе искушение предаться лени, бездеятельности и грешным мирским наслаждениям, а стремление к богатству — лишь в том случае, если оно вызвано надеждой на беззаботную веселую жизнь. В качестве же следствия выполнения профессионального долга богатство не только оправдано, но даже предписано». Однако прибыль при всем ее значении как «знаке Божьем» все же стоит по значению на третьем месте после угодности дела Богу и общественной пользы. Но и общественную пользу может принести скорее человек состоятельный. «Поэтому желание быть бедным равносильно желанию быть больным и достойно осуждения. Что же касается нищенствования, которому предается человек, способный работать, то это не только грех бездеятельности, но и нарушение завета любить ближнего своего».
Что касается русских купцов, то «даже в купеческих группировках и на бирже богатство не играло решающей роли… Да кроме того, всегда интересовались происхождением богатства». Бурышкин пересказывает статью великого русского критика и общественного деятеля В. Стасова, в которой говорится о «новой породе» русских купцов, выросших в первой половине XIX в. «У них, невзирая на богатство, всегда, по словам Стасова, было мало охоты до пиров, до всякого жуирства и нелепого прожигания жизни, но была у них великая потребность в жизни интеллектуальной, было влечение ко всему научному и художественному. И всегда, во всем стоит у них на первом месте общественное благо, забота о пользе всему народу… Именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели как на выполнение какого-то свыше назначенного долга».
Бурышкин рассказывает об одном ярком эпизоде, из которого видно, насколько действительно общественное благо для этих людей было выше личного. К Николаю Александровичу Алексееву, представителю одного из самых именитых купеческих родов, а в момент эпизода — городскому голове Москвы, пришел богатый купец. Желая позабавиться, покуражиться, как тогда говорили, он сказал Алексееву: «Поклонись мне при всех в ноги, и я дам миллион на больницу». Кругом стояли люди. Николай Александрович, ни слова не говоря, в ноги купцу поклонился. Больница была построена.
Этика бизнеса и общество
Во взаимоотношении этики и социального общения определенное место занимает такое явление, как профессиональная этика. Профессиональная этика существует, прежде всего, в тех профессиях, объект которых — человек. Все профессии можно разделить на две группы: профессия, объект деятельности которых человек (здравоохранение, культура, просвещение, общественное и государственное управление), и профессии, объект деятельности которых природа или искусственно созданные объекты.
Профессиональная этика — это прикладная этика. В ней сочетаются интересы общества и гарантии суверенности личности как носителя определенной профессии, а также высокие требования к профессионалу, в том числе к его моральному облику. Так, деловая этика предпринимателя, менеджера предполагает, что обязательные элементы их кодекса чести — соблюдение профессиональной чести и достоинства. Этот кодекс воспитывает у профессионала сознание принадлежности к определенной общности людей, основным признаком которой является достижение совершенства в той или иной профессии. Особенность современной этики предпринимателя в том, что понятие деловой морали дискредитируется общим кризисным состоянием общества. Нередко спекуляция рекламируется как нормальная практика деловой жизни, а под предприимчивостью понимают откровенный грабеж. Любую способность к накоплению капитала объявляют примером для подражания.
Рыночные отношения вызывают изменения в функционально-психологической структуре личности и в ее нравственных ориентациях. Эрих Фромм в работе «Быть или иметь» (1976 г.) показывает, что социальный характер является результатом адаптации человека к новым условиям, новым рыночным отношениям. Фромм вводит понятие «рыночный характер», т.е. явление, когда человек ощущает себя как товар. Люди становятся товаром на «рынке личностей». Один и тот же принцип определения стоимости действует и на рынке личностей, и на товарном рынке. На первом продаются товары, на втором — личности. Цель рыночного характера — полнейшая адаптация к условиям рынка, сохранение спроса на себя при любых условиях, складывающихся на рынке личностей. Принцип такой личности — «Я такой, какой я вам нужен». В моральном отношении это деградация личности. В современном обществе рыночных отношений существует реальная опасность формирования рыночного социального характера, все более отчуждающегося от нравственности.
С учетом сказанного понятия «честь делового человека», «честь менеджера» должны рассматриваться в качестве нравственной характеристики человека. Профессиональная честь и достоинство — это показатели моральной ценности человека. Это своеобразные эталоны для определения нравственного человека, который представляет определенную социальную группу. И мнением этой социальной группы, представителем которой он является, человек дорожит более всего. Профессиональная честь и достоинство, как правило, выступают мерой профессионализма в любой области.
Нравственные качества выступают также залогом авторитета менеджера. Порядочность, честность, принципиальность всегда были главными нравственными качествами, которые служили основой для оценки любой личности. Социологические опросы последних лет показывают, что особую значимость коллективы придают таким качествам руководителя, как справедливость, уважение к людям, обязательность и доброжелательность. Качества, характеризующие стиль общения руководителя с коллективом, оказывают огромное влияние на отношения в этом коллективе. Они находятся в прямой зависимости с психологическим климатом в коллективе. Если руководитель не обладает высокими нравственными качествами, то у него не будут сформированы в необходимой мере и другие деловые качества, такие, как объективность, профессиональные навыки организатора, дисциплинированность, умение конфликтовать.
Вернемся во вторую половину прошлого века, к американскому предпринимательству и его этическим проблемам. Мы, несомненно, увидим в нем знакомые нам современные черты.
Российский рынок практически не знал десятилетий почти ничем не сдерживаемой свободы предпринимательства, характерной для XIX в. В Америке в 1882 г. только фермерам было практически бесплатно роздано 50 млн акров земли. Железнодорожные компании получили под строительство железных дорог 200 млн акров — почти 10 % всей площади Америки. Начатьсвое дело можно было, имея символическую по нынешним временам сумму. Так, будущий стальной «король» А.Карнеги начал с «капиталом» в 217 долл. 50 центов, и то взятым в долг. «Король» швейных машин Зингер, хорошо известных и в России, основал свою компанию, одолжив у приятеля всего 40 долл. на изготовление опытного образца. Через 30 лет эта компания стала мировым лидером в производстве швейных машин. Почти весь XIX в. в Америке — это эра индивидуального предпринимательства. Правительство мало вмешивалось в этот стихийный процесс и было заметно скорее своим отсутствием в деловой сфере. Однако именно в это время возникли и новые этические проблемы бизнеса. Они были связаны с государством, которое теоретически должно было выступать как попечитель и защитник общественных интересов. Но… слаб человек, когда он сталкивается с соблазном быстрого обогащения за общественный счет. В борьбе за земли под строительство железных дорог, за выгодные контракты, промышленники готовы были давать большие взятки чиновникам, а те, как и везде, готовы были их брать. По словам редактора одной из газет того времени: «Стандард Ойл» сделала все с законодательными органами Пенсильвании, кроме их очистки» — намекая на сомнительные дела нефтепереработчиков.
На федеральном уровне в течение почти четверти века верхняя палата Конгресса США — сенат — именовалась не иначе как «палата миллионеров». Она упорно блокировала любые попытки ограничить большой бизнес. Это были времена, когда бизнесмены конкурировали больше друг с другом, чем с обществом. Эта эпоха известна российским читателям по романам Т. Драйзера. В Америке о ней говорят в зависимости от отношения к ней либо как об эпохе «баронов-разбойников», либо как о времени «капитанов индустрии». В 1860 г. начинали свое дело люди, с именами которых связана история создания американской промышленности и бизнеса: А. Карнеги, Дж. П. Морган, Л. Стэнфорд и многие другие. Большинству из них было не больше 27 лет, и они не имели даже законченного среднего образования. Они вырастали, как правило, в бедных семьях, уже в 16 лет начинали самостоятельную жизнь и были сходны в тех чертах, которые делают человека предпринимателем. По свидетельству историка С. Холлбрука, они обладали удивительной смелостью, бьющей через край жизненной энергией, отличались крайним индивидуализмом, всепоглощающим импульсом приобретательства и убежденностью в том, что, прилагая усилия, можно добиться всего. Характерно свидетельство другого историка о том, что «Рокфеллер рано понял великую истину: неэффективность и трата — это форма бесчестности, кража богатства, которое может быть использовано на общее благо».
Справедливости ради надо сказать, что эти индивидуалисты, вступая в схватку друг с другом, не стеснялись в средствах. Они вступали в сговоры о ценах, безжалостно разоряли конкурентов, делали все, что обычно делают люди, обладающие неограниченной властью. Их видение связи своих поступков с возможными последствиями было довольно узким, не выходило за рамки собственного дела и интересов.
Одной из сил, которая интегрировала эти разнородные интересы и придала им более общий характер, был финансовый капитал. Возможность конвертировать ценности любого рода стимулировала и ускоряла экономический «обмен веществ». Она позволяла включаться миллионам людей в этот процесс через приобретение ценных бумаг и различные операции с ними. Массы людей получили возможность испытать судьбу предпринимателя — рискнуть разбогатеть или разориться. В первой трети XX в. главной фигурой в американском бизнесе стал банкир, финансист. Его олицетворение того времени — Дж. Пирпойнт Морган. По словам другого магната того времени А. Карнеги: «Как объект общественного интереса, уважения и ненависти он (Морган) конкурировал с монархами и президентами… Среди его достижений — спасение американской денежной системы в 1895 г., предотвращение краха банков в 1907 г. Он же чуть не разрушил финансовую систему во время одной из своих операций».
Преимущество демократического общества в том, что оно саморегулируется. Достоянием гласности стали факты, свидетельствующие об опасности аккумуляции власти в одних руках. Общество с изумлением, например, узнало в ходе одного из слушаний в Конгрессе, что Морган вместе с двумя другими нью-йоркскими банкирами и их помощниками контролировал 342 места в управлениях 112 корпораций с общим капиталом в 22 млрд долларов. Такого рода факты стимулировали антитрестовское и антимонопольное законодательство. Однако для нашей темы интересен и такой факт, связанный с этим эпизодом. В ходе слушаний Морган, которому тогда было уже 75 лет, заявил, что его успеха в мире финансов — не деньги, а характер, личность. Он повторил, в сущности, то, что нам известно из анализа протестантской этики. Когда ему задали вопрос: «Разве коммерческий кредит основан не на деньгах или собственности?», он ответил: «Нет, сэр. Главное — это личность… Это выше денег и всего другого. За деньги этого не купишь… Потому что человек, которому я не верю, не смог бы получить от меня денег под все ценные бумаги в христианском мире».
Крах фондовой биржи в 1929 г. и последовавший за этим тяжелейший период многолетней экономической депрессии были расплатой за массовые спекуляции и своеобразным предупреждением обществу о последствиях бесконтрольной погони за быстрым спекулятивным успехом. Впервые в таком масштабе предстали проблемы ответственности предпринимателей не только друг перед другом, но и перед обществом. Американское общество извлекло из этого урок, поддержав «Новый курс» президента США Ф. Рузвельта, направленный на ограничение власти крупного капитала. Началась эпоха «приручения большого бизнеса», которую вслед за «Новым курсом» продолжили: «Справедливый курс» – Г. Трумэна (40 — 50-е гг.), программы «Новая граница» Д. Кеннеди и «Великое общество» Л. Джонсона (60-е гг.). Своим идеологическим происхождением они обязаны популистскому (конец ХІХ в.) и прогрессивистскому (начало XX в.) движениям, которые ставили перед собой модные в то время цели: отдавать больше малообеспеченным слоям, заставить правительство больше прислушиваться к голосам избирателей и управлять экономикой в интересах общества.
Высоко индивидуалистический промышленный капитализм уступил место корпоративному государственному капитализму. Нельзя не отметить здесь и влияния событий, происходивших в России и мире, особенно после второй мировой войны. Идеи и успехи социализма были тогда настолько притягательны, что перед сторонниками частной собственности вполне определенно встала дилемма: делиться или потерять все. Кроме того, обнаружилось, что большее включение работников в процесс управления предприятиями, предоставление им возможности стать частичными совладельцами собственности благотворно сказываются на делах предприятия. Российские капиталисты в свое время, за редким исключением, к сожалению, сделали другой выбор.
За десятилетия социально ориентированных правительственных курсов были приняты многие законодательные акты, ограничивающие свободу предпринимательства и расширяющие права малообеспеченных слоев.
«Американцы, по-видимому, отказались от убеждения, что лучшее правительство — это то, которое меньше правит. Они стали поддерживать точку зрения, согласно которой государство в интересах общества должно сдерживать сильных и защищать слабых, предоставляя такие услуги обществу, которые частный бизнес не может или не хочет предоставлять; оно должно стремиться стабилизировать экономику, нейтрализуя периоды спадов и подъемов, обеспечивая гражданам определенную степень экономической стабильности».
К моменту вступления в должность президента Рейгана практически все аспекты предпринимательской деятельности были в поле влияния федерального законодательства. Цель дрессировки и обуздания капитала, казалось, была достигнута.
Однако была очевидно превышена та мера «обуздания», при которой капиталисты были готовы работать. Социальные программы требовали денег, которые правительство получало, собирая налоги. Последние стали снижать у промышленников интерес к инвестициям. В производстве начали формироваться опасные тенденции спада. Президент Рейган сделал то, что делали до него все государственные деятели: он ослабил «узду», наброшенную на предпринимателей. Результат не замедлил сказаться: наряду с увеличением производства росло и недовольство тех, кто пользовался благами по социальным программам. Все чаще стали возникать общественные скандалы вокруг злоупотреблений промышленников и финансистов, их коррумпированных связей не только со своим правительством (многочисленные случаи завышения с помощью лобби в Конгрессе цен на государственные контракты, особенно военные), но и с правительствами других стран. Не стало исключением и президентство Джорджа Буша. Появились и новые черты — международный размах и соответственно новые масштабы, которым могли бы позавидовать «бароны-разбойники». Как следствие всего этого, пострадала общественная репутация предпринимателей. В немалой степени этому способствовал и феномен, получивший в Америке 80-х гг. название «демонстративного (conspicuous) потребления». Дело в том, что состоятельные люди в эру «рейганомики», почувствовав поддержку правительства, как бы вознаграждая себя за годы сдержанности (долгое время в США считалось дурным тоном выставлять напоказ свое богатство), стали соревноваться в том, кто «дороже стоит». Поскольку наиболее очевидным, заметным критерием этого является потребление, то оно и стало полем соревнования, Газеты и модные журналы наполнились описаниями того, кто, во что и как дорого одевается, на каких шикарных курортах отдыхает, в какой новый, еще более дорогой дом переехал и т.д. и т.п.
При этом обнаружилось следующее противоречие в самой системе ценностей предпринимателей. С одной стороны, традиционная протестантская этика ориентировала на умеренность личного потребления, бережливость, скромность, в целом отсроченное удовлетворение желаний и потребностей. С другой — производство товаров требовало как раз противоположного: пропаганды немедленного, почти инфантильного их удовлетворения. Предприниматели как граждане уступили соблазну, став своеобразными жертвами собственной стратегии. В 1985 г. телекомпания Си-би-эс (CBS) задала 1509 взрослым американцам вопрос: «Как Вы думаете, честны или нет большинство руководителей американских корпораций?». Только 32 % сказали, что уверены в честности, 55 % ответили отрицательно. Обнаружилась также любопытная зависимость: чем выше был экономический статус опрашиваемых, тем чаще они были убеждены в честности бизнеса; меньше всего честными бизнесменов считали чернокожие американцы (18 %) и женщины (27 %). Несмотря на то, что, по мнению многих специалистов (и нашему тоже), эти результаты не отражали действительной позиции общественного мнения, они выполнили весьма полезную функцию — вызвали оживленную национальную дискуссию об этических проблемах бизнеса и способах их решения. Настало время, когда стало очевидно, что ни административные меры, ни общие призывы к совести, ни общественное возмущение не дают ощутимых результатов.
Если цель бизнеса — прибыль, то каков ее «разумный» предел? How much is enough? — как говорят американцы. Какова ответственность бизнеса перед обществом? Должны ли предприниматели чувствовать свою ответственность? Кто должен воспитывать у бизнесменов это чувство — семья, школа, церковь, университет, корпорация, босс? Если я отдаю часть своей прибыли на благотворительные цели и косвенно поощряю неудачников, вместо того чтобы вкладывать ее в дело, то в конечном итоге не ослабляет ли это и мой бизнес, и общество? Если существующий закон в силу своего несовершенства оставляет лазейку для наживы, то следует ли ее использовать втихомолку или следует обратить на нее внимание законодателя? Ведя дело в другой стране, следует ли подчиняться eё или своим моральным стандартам? Если все участники сделки знают, что одним из правил ведения переговоров является право обмана, «блефа», то морально ли обманывать партнера? Совместимы ли вообще эффективность дела, т.е. прибыль, и такие «материи», как совесть, жалость и т.п.? Как сочетать личный интерес и общую пользу? Американское общество далеко от разрешения всех этих вопросов. Некоторые из них принадлежат, очевидно, к разряду вечных. Однако имеет смысл привлечь внимание читателей к некоторым наиболее, на наш взгляд, любопытным поворотам и эпизодам дискуссий, предоставив материал для размышлений над этими проблемами. От них все равно невозможно уйти ни в Америке с ее опытом, ни, тем более, в России, которая выбрала США в качестве примера для подражания.
Одно из направлений деятельности — финансирование соответствующих учебных курсов. Приведем один только пример. Крупный бизнесмен и бывший посол США в Нидерландах Джон Шэд, не ограничиваясь одними пожеланиями, предоставил 20 млн долл. Гарвардскому университету на создание программы по этике бизнеса. Ее цель он видел в том, чтобы выпускники, прошедшие эту программу, обладали такими моральными убеждениями, которые обращали бы их профессиональные знания на благо общества, а не в ущерб ему. Для этого, считал Шэд, надо: во-первых, отсеивать кандидатов с искаженными моральными устоями уже на стадии приема в университет; во-вторых, сделать этическую проблематику неотъемлемой частью каждой дисциплины, не ограничиваясь одним курсом по этике. Весь этот комплекс должен был закрепить в сознании студентов следующие идеи. Те, кто балансирует на грани — наподобие игроков в казино Лас-Вегаса, — в конце концов, терпят финансовый крах. Мы это видим. Как об этом свидетельствует опыт наиболее успешных предпринимателей и компаний, рынок вознаграждает качество, честность и этичное поведение. Помимо того, что честность и этичное поведение сами по себе благо, они еще и разумны. В итоге, этика вознаграждает: «Этичным быть здорово».
Второе направление усилий бизнеса — этическое воспитание сотрудников и самовоспитание. Поскольку это особая большая тема, упомянем лишь, что в последние несколько лет во многих крупных корпорациях были приняты этические кодексы поведения, регулирующие моральные критерии дозволенного и недозволенного. Таким образом, сами бизнесмены лучше, чем кто-либо, осознают практическую значимость этих проблем. Она особенно возросла в последнее десятилетие в связи с интернационализацией деловых связей, деятельностью транснациональных корпораций и мировым финансовым кризисом.
Ключевые термины
Управленческая этика – система теоретико—прикладных этических знаний и практических рекомендаций, ориентированных на качественное исполнение административно-хозяйственных функций. Она включает в себя образцы лучшего опыта нравственного решения конкретных проблем бизнеса и управления
Протестантизм – христианское течение, в наибольшей степени распространённое на территории США
Старообрядчество – христианское течение, отстаивающее старые традиции русской православной церкви, возникшее в России в ΧVІІІ в.
Контрольные вопросы
1. В чем сходство и различие в отношении к делу и к богатству у протестантов и у русских старообрядцев?
2. Какие три группы нравственных качеств характеризуют любого руководителя?
3. Почему этическому здоровью руководителей уделяется такое большое внимание?
4. На какие три направления подразделяется этика бизнеса?