Что приуныли братья товарищи

Что приуныли братья товарищи

Николай Васильевич Гоголь

Полное собрание сочинений в четырнадцати томах

Н. В. Гоголь. Литография А. Г. Венецианова, 1834 г. Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (Москва)

Титульный лист „Миргорода“ (1835)

Я очень люблю скромную жизнь тех уединенных владетелей отдаленных деревень, которых в Малороссии обыкновенно называют старосветскими, которые, как дряхлые живописные домики, хороши своею пестротою и совершенною противоположностью с новым гладеньким строением, которого стен не промыл еще дождь, крыши не покрыла зеленая плеснь, и лишенное щекотурки крыльцо не показывает своих красных кирпичей. Я иногда люблю сойти на минуту в сферу этой необыкновенно уединенной жизни, где ни одно желание не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик, за плетень сада, наполненного яблонями и сливами, за деревенские избы, его окружающие, пошатнувшиеся на сторону, осененные вербами, бузиною и грушами. Жизнь их скромных владетелей так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и те неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют, и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении. Я отсюда вижу низенький домик с галлереею из маленьких почернелых деревянных столбиков, идущею вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождем. За ним душистая черемуха, целые ряды низеньких фруктовых дерев, потопленных багрянцем вишень и яхонтовым морем слив, покрытых свинцовым матом; развесистый клен, в тени которого разостлан для отдыха ковер; перед домом просторный двор с низенькою свежею травкою, с протоптанною дорожкою от амбара до кухни и от кухни до барских покоев; длинношейный гусь, пьющий воду с молодыми и нежными, как пух, гусятами; частокол, обвешанный связками сушеных груш и яблок и проветривающимися коврами, воз с дынями, стоящий возле амбара, отпряженный вол, лениво лежащий возле него, — всё это для меня имеет неизъяснимую прелесть, может быть, оттого, что я уже не вижу их и что нам мило всё то, с чем мы в разлуке. Как бы то ни было, но даже тогда, когда бричка моя подъезжала к крыльцу этого домика, душа принимала удивительно приятное и спокойное состояние; лошади весело подкачивали под крыльцо, кучер преспокойно слезал с козел и набивал трубку, как будто бы он приезжал в собственный дом свой; самый лай, который поднимали флегматические барбосы, бровки и жучки, был приятен моим ушам. Но более всего мне нравились самые владетели этих скромных уголков, старички, старушки, заботливо выходившие навстречу. Их лица мне представляются и теперь иногда в шуме и толпе среди модных фраков, и тогда вдруг на меня находит полусон и мерещится былое. На лицах у них всегда написана такая доброта, такое радушие и чистосердечие, что невольно отказываешься, хотя по крайней мере на короткое время, от всех дерзких мечтаний и незаметно переходишь всеми чувствами в низменную буколическую жизнь.

Я до сих пор не могу позабыть двух старичков прошедшего века, которых, увы! теперь уже нет, но душа моя полна еще до сих пор жалости, и чувства мои странно сжимаются, когда воображу себе, что приеду со временем опять на их прежнее, ныне опустелое жилище, и увижу кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том месте, где стоял низенький домик — и ничего более. Грустно! мне заранее грустно! Но обратимся к рассказу. Афанасий Иванович Товстогуб и жена его Пульхерия Ивановна Товстогубиха, по выражению окружных мужиков, были те старики, о которых я начал рассказывать. Если бы я был живописец и хотел изобразить на полотне Филемона и Бавкиду, я бы никогда не избрал другого оригинала, кроме их. Афанасию Ивановичу было шестьдесят лет, Пульхерии Ивановне пятьдесят пять. Афанасий Иванович был высокого роста, ходил всегда в бараньем тулупчике, покрытом камлотом, сидел согнувшись и всегда почти улыбался, хотя бы рассказывал или просто слушал. Пульхерия Ивановна была несколько сурьезна, почти никогда не смеялась; но на лице и в глазах ее было написано столько доброты, столько готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы, верно, нашли бы улыбку уже чересчур приторною для ее доброго лица. Легкие морщины на их лицах были расположены с такою приятностию, что художник верно бы украл их. По ним можно было, казалось, читать всю жизнь их, ясную, спокойную жизнь, которую вели старые национальные, простосердечные и вместе богатые фамилии, всегда составляющие противоположность тем низким малороссиянам, которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ. Нет, они не были похожи на этих презренных и жалких творений, так же как и все малороссийские старинные и коренные фамилии. Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы: вы, Афанасий Иванович; вы, Пульхерия Ивановна. „Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?“ — „Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я.“ Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточилась в них самих. Когда-то, в молодости, Афанасий Иванович служил в компанейцах, был после секунд-майором, но это уже было очень давно, уже прошло, уже сам Афанасий Иванович почти никогда не вспоминал о нем. Афанасий Иванович женился тридцати лет, когда был молодцом и носил шитый камзол; он даже увез довольно ловко Пульхерию Ивановну, которую родственники не хотели отдать за него; но и об этом уже он очень мало помнил, по крайней мере никогда не говорил о нем. Все эти давние, необыкновенные происшествия давно превратились или заменились спокойною и уединенною жизнию, теми дремлющими и вместе какими-то гармоническими грезами, которые ощущаете вы, сидя на деревенском балконе, обращенном в сад, когда прекрасный дождь роскошно шумит, хлопая по древесным листьям, стекая журчащими ручьями и наговаривая дрему на ваши члены, а между тем радуга крадется из-за деревьев и в виде полуразрушенного свода светит матовыми семью цветами на небе. Или когда укачивает вас коляска, ныряющая между зелеными кустарниками, а степной перепел гремит, и душистая трава вместе с хлебными колосьями и полевыми цветами лезет в дверцы коляски, приятно ударяя вас по рукам и лицу. Он всегда слушал с приятною улыбкою гостей, приезжавших к нему, иногда и сам говорил, но более расспрашивал. Он не принадлежал к числу тех стариков, которые надоедают вечными похвалами старому времени или порицаниями нового. Он, напротив, расспрашивая вас, показывал большое любопытство и участие в обстоятельствах вашей собственной жизни, удачах и неудачах, которыми обыкновенно интересуются все добрые старики, хотя оно несколько похоже на любопытство ребенка, который в то время, когда говорит с вами, рассматривает печатку ваших часов. Тогда лицо его, можно сказать, дышало добротою. Комнаты домика, в котором жили наши старички, были маленьки, низеньки, какие обыкновенно встречаются у старосветских людей. В каждой комнате была огромная печь, занимавшая почти третью часть ее. Комнатки эти были ужасно теплы, потому что и Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна очень любили теплоту. Топки их были все проведены в сени, всегда почти до самого потолка наполненные соломою, которую обыкновенно употребляют в Малороссии вместо дров. Треск этой горящей соломы и освещение делают сени чрезвычайно приятными в зимний вечер, когда, прозябнувши от преследования за какой-нибудь брюнеткой, вбегаешь в них, похлопывая ладонями. Стены комнат убраны были несколькими картинами и картинками в старинных узеньких рамах. Я уверен, что сами хозяева давно позабыли их содержание, и если бы некоторые из них были унесены, то они бы, верно, этого не заметили. Два портрета было больших, писанных масляными красками. Один представлял какого-то архиерея, другой Петра III. Из узеньких рам глядела герцогиня Лавальер, обпачканная мухами. Вокруг окон и над дверями находилось множество небольших картинок, которых как-то привыкаешь почитать за пятна на стене и потому их вовсе не рассматриваешь. Пол почти во всех комнатах был глиняный, но так чисто вымазанный и содержался с такою опрятностию, с какою, верно, не содержался ни один паркет в богатом доме, лениво подметаемый невыспавшимся господином в ливрее. Комната Пульхерии Ивановны была вся уставлена сундуками, ящиками, ящичками и сундучечками. Множество узелков и мешков с семенами, цветочными, огородными, арбузными, висели по стенам. Множество клубков с разноцветной шерстью, лоскутков старинных платьев, шитых за полстолетия прежде, были укладены по углам в сундучках и между сундучками. Пульхерия Ивановна была большая хозяйка и собирала всё, хотя иногда сама не знала, на что оно потом употребится. Но самое замечательное в доме — были поющие двери. Как только наставало утро, пение дверей раздавалось по всему дому. Я не могу сказать, отчего они пели; перержавевшие ли петли были тому виною, или сам механик, делавший их, скрыл в них какой-нибудь секрет; но замечательно то, что каждая дверь имела свой особенный голос; дверь, ведущая в спальню, пела самым тоненьким дискантом; дверь, ведшая в столовую, хрипела басом; но та, которая была в сенях, издавала какой-то странный дребезжащий и вместе стонущий звук, так что, вслушиваясь в него, очень ясно, наконец, слышалось: батюшки, я зябну! Я знаю, что многим очень не нравится сей звук; но я его очень люблю, и если мне случится иногда здесь услышать скрып дверей, тогда мне вдруг так и запахнет деревнею, низенькой комнаткой, озаренной свечкой в старинном подсвечнике, ужином, уже стоящим на столе, майскою темною ночью, глядящею из сада, сквозь растворенное окно, на стол, уставленный приборами, соловьем, обдающим сад, дом и дальнюю реку своими раскатами, страхом и шорохом ветвей… и боже, какая длинная навевается мне тогда вереница воспоминаний! Стулья в комнате были деревянные, массивные, какими обыкновенно отличается старина; они были все с высокими выточенными спинками в натуральном виде, без всякого лака и краски; они не были даже обиты материею и были несколько похожи на те стулья, на которые и доныне садятся архиереи. Трехугольные столики по углам, четырехугольные перед диваном и зеркалом в тоненьких золотых рамах, выточенных листьями, которых мухи усеяли черными точками, ковер перед диваном с птицами, похожими на цветы, и цветами, похожими на птиц, — вот всё почти убранство невзыскательного домика, где жили мои старики. Девичья была набита молодыми и немолодыми девушками в полосатых исподницах, которым иногда Пульхерия Ивановна давала шить какие-нибудь безделушки и заставляла чистить ягоды, но которые большею частию бегали на кухню и спали. Пульхерия Ивановна почитала необходимостию держать их в доме и строго смотрела за их нравственностью. Но, к чрезвычайному ее удивлению, не проходило нескольких месяцев, чтобы у которой-нибудь из ее девушек стан не делался гораздо полнее обыкновенного; тем более это казалось удивительно, что в доме почти никого не было из холостых людей, выключая разве только комнатного мальчика, который ходил в сером полуфраке с босыми ногами и если не ел, то уж верно спал. Пульхерия Ивановна обыкновенно бранила виновную и наказывала строго, чтобы вперед этого не было. На стеклах окон звенело страшное множество мух, которых всех покрывал толстый бас шмеля, иногда сопровождаемый пронзительными визжаниями ос; но как только подавали свечи, вся эта ватага отправлялась на ночлег и покрывала черною тучею весь потолок.

Источник

Что ж мы, братья, приуныли?

Что ж мы, братья, приуныли,
Косо смотрим друг на друга,
А такими ль деды были?
Плыли весело на стругах,

Песни дивные певали,
Злого ворога рубили,
На соседа не кивали,
Душу срамом не губили.

Кто в лесах у нас хлопочет,
Кто вывозит древесину?
Без штанов оставить хочет,
Чтоб померзли в холод? Псиной

Пахнет в русских наших избах,
Нюхать нечисть не годится,
По законам глобализма
Нам самим нужна водица

От непрошенных отмыться.

СхоронИм до срока газы,
Нефть и золото укроем,
И для умного указа
Президента подготовим.

По стране снесет лачуги,
Силы бросит на дороги,
Пусть работают пьянь-чуги,
Да к мздоимцам будет строгим,

А не то их ждут остроги.

Пусть кремлевские больницы,
Санатории и дачи
Отдадут мужи столицы
Малым деткам, на удачу.

В министерствах же науки,
В Облроно, РОНО и школах
Не работают и внуки,
У кого послиплись руки
От незнаний и проколов.

В медицине все не просто,
Им задать бы тоже перца,
Пусть поставит всех по росту
Их ума, таланта, сердца.

В силовые же структуры
И, конечно, по культуре
И по спору-физкультуре
Пусть не ставит по фактуре,

Вот тогда, быть может, братцы,
Сами дружно протрезвеем,
Будем весело смеяться,
И пойдут дела резвее.

И не стыдно дедам нашим
Поклониться будет в пояс,
Помянув не только кашей,
Что подарит светлый колос.

Источник

Тарас Бульба (Гоголь)

Содержание

Очень краткое содержание [ ред. ]

Украина, 17-й век. Сыновья старого казака Тараса Бульбы вернулись домой после многолетней учёбы.

Тарас решил, что бывшие студенты должны возмужать во время набегов на врагов, и повёз их в Запорожскую Сечь. Разгульная жизнь Сечи пришлась сыновьям по душе. Младший сын даже стал забывать панночку, в которую влюбился во время учёбы.

В те времена большей частью Украины управляла Польша. Вскоре пришло известие, что евреи и польские католические священники начали притеснять православную веру. Запорожские казаки встали на защиту своей веры и отправились в поход на Польшу.

Оправившись от ран, Тарас попытался вызволить старшего сына, но не сумел. Парня пытали и казнили. Тарас начал жестоко мстить полякам.

Через некоторое время польским властям удалось изловить Тараса. Его привязали цепями к дереву и сожгли заживо. Перед смертью Тарас успел помочь своим товарищам.

Подробный пересказ по главам [ ред. ]

Названия глав — условные.

Главы 1-2. Детство и юность сыновей. Встреча с родителями. Дорога в Сечь [ ред. ]

Тарас Бульба отдал сыновей в академию, когда каждому исполнилось двенадцать лет.

Старшему сыну, Остапу, учиться было трудно.

Он четыре раза сбегал из академии, но испугавшись, что отец его накажет, стал учиться. Остап участвовал в проделках студентов-бурсаков, стойко выдерживал наказания и никогда не выдавал своих.

Младший сын, Андрий, учился легче и охотнее.

Он часто был предводителем в студенческих проказах и ловко избегал наказаний. Андрий рано заинтересовался женщинами и успел влюбиться в дочь польского воеводы, панночку, но вскоре её отца перевели в другое место, и парень потерял её след.

Отучившись, братья вернулись домой. Они долго отсутствовали и соскучились по дому и родителям. Тарас, обрадованный возвращению сыновей, добродушно подшутил над их одеждой, но Остап обиделся и пригрозил его поколотить. Тарас решил испытать сына в кулачном бою и остался им доволен. Андрий не вмешивался, за что Тарас шутливо назвал его «неженкой».

Тарас решил: чтобы возмужать в битвах с врагами, сыновьям надо завтра же ехать в Запорожскую Сечь. Всю ночь бедная старушка-мать прорыдала у изголовья сыновей, чувствуя, что видит их в последний раз. Прощание с матерью расстроило братьев: еле сдерживая слёзы, они вспоминали своё детство и понимали, что оно закончилось.

По дороге Тарас вспоминал старых друзей-сослуживцев и гадал, кто из них ещё жив. Остап с жалостью думал о матери, а Андрий вспоминал свою панночку. Увидев, что сыновья приуныли, Тарас велел им пришпорить лошадей, чтобы быстрая скачка по степи взбодрила их.

Главы 3-4. Запорожская Сечь. Начало войны с Польшей [ ред. ]

Запорожская Сечь — главное укрепление запорожских казаков — находилась на острове посреди Днепра и почти не охранялась. Сечь окружали жилища торговцев, в основном евреев, содержавших питейные заведения. Казаки презирали евреев, но терпели.

Военными упражнениями казаки почти не занимались — молодёжь училась сражаться во время боя. Некоторые казаки занимались ремёслами, но в основном они бурно гуляли, пропивая всё своё имущество.

Прийти в Сечь мог любой, главное, чтобы он был православный. Казачье войско делилось на куре́ни, командовали которыми куренные атаманы. Главой всей Сечи был кошевой атаман.

Немногочисленные законы Сечи были строгими. Вора приковывали к позорному столбу, и каждый мог ударить его палкой. Должник был привязан цепью к пушке, пока кто-нибудь не заплатит его долг. Убийцу живьём бросали в яму, сверху ставили гроб с убитым и засыпали землёй.

Тарасу не нравилось, что Остап и Андрий погрузились в разгульную жизнь. Он хотел, чтобы они показали себя в сражениях, но кошевой заключил перемирие с турецким султаном. Тогда Тарас подбил казаков сменить кошевого.

Новый кошевой придумал, как обойти мирный договор с турками: не идти на них всей Сечью, а негласно, без приказа, отпустить молодёжь. Молодые казаки уже собирались в поход, когда в Сечь прибыли казаки с западной Украины, бывшей под властью Польши. Они сообщили, что польские паны сдали православные церкви в аренду евреям, а католические священники командуют православными христианами. Из-за этого тамошние казаки подняли бунт, он был жестоко подавлен, и остатки бунтовщиков с трудом добрались до Сечи.

Разъярённые запорожцы начали резать местных евреев. Тарас спас Янкеля, который когда-то помог его брату выкупиться из турецкого плена.

Главы 5-6. Осада Дубно. Андрий переходит на сторону поляков [ ред. ]

Войско Запорожской Сечи двинулось на Польшу и опустошило весь юго-запад страны, совершая неимоверные зверства. Остап стал хладнокровным воином, способным найти средство, чтобы преодолеть любую опасность. Андрий бросался в битву очертя голову. Тарас радовался, что сыновья возмужали. Он считал, что Остап станет «добрым полковником», а Андрия называл «добрым воякой» чуть похуже старшего брата.

Наконец казачье войско подошло к городу Дубно и осадило его. Вскоре молодые казаки начали скучать от вынужденного бездействия, что особенно угнетало Андрия.

Однажды ночью Андрия разбудила очень истощённая женщина. Сначала парень испугался, но, приглядевшись, узнал в ней татарку — служанку панночки. Из города татарка выбралась по подземному ходу. Она рассказала, что в Дубно страшный голод. Семья воеводы не ела уже два дня, и панночка, увидев Андрия со стены, отправила служанку просить о помощи.

Не колеблясь ни минуты, Андрий захватил с собой побольше еды и отправился вслед за татаркой в осаждённый город. Когда он проходил мимо отца, тот проснулся, заметил рядом с сыном женщину и сказал: «Не доведут тебя бабы к добру!». Андрий испугался, но Тарас снова заснул.

Увидев панночку, которая из ветреной девушки превратилась в красивую женщину, Андрий влюбился ещё сильнее. Охваченный страстью, он решил принять католическую веру и остаться с любимой.

А что мне отец, товарищи и отчизна! Отчизна есть то, чего ищет душа наша, что милее для неё всего. Отчизна моя — ты… И всё, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну!

Панночка вначале не поверила, что Андрий сможет отказаться от всего ради неё, ведь он — рыцарь. Потом девушка призналась, что тоже любит Андрия несмотря на то, что он лютый её враг. Влюблённые поцеловались, и в этот момент в Дубно вступило польское войско.

Главы 7-8. Тарас узнаёт о предательстве сына. Казачье войско разделяется. Тарас становится командиром [ ред. ]

Когда польское войско подошло к Дубно, мертвецки пьяные казаки Переяславского куреня, охранявшего ворота, спали, не выставив часовых. Поляки взяли в плен весь курень вместе с атаманом. Кошевой рассудил, что припасов, которые привезли с собой поляки, надолго не хватит, поэтому скоро начнётся битва, и велел готовиться.

Тарас искал Андрия, опасаясь, что тот попал в плен. К нему подошёл Янкель, который побывал в Дубно, увидел там Андрия, одетого как польский рыцарь, и узнал, что парень отрекается от Родины, собирается жениться на дочери воеводы и будет биться на стороне поляков. Сначала Тарас не хотел верить Янкелю, но потом вспомнил, как легко Андрий поддаётся женским чарам.

Вскоре начался бой. Остап быстро отличился, и его выбрали куренным атаманом вместо убитого: хоть он был и младшим в курене, но казаки решили, что «разум у него как у старого человека». Остап немедленно повёл курень в бой. Битва продолжалась до вечера.

Утром пришло известие, что татары ограбили Сечь и угнали в плен оставшихся там казаков. Кошевой считал, что надо догонять татар и вызволять своих товарищей. Тарас возражал: в Дубно тоже томятся в неволе казаки и ждут помощи. В итоге войско запорожцев разделилось на две части: одни отправились в погоню за татарами, другие остались под Дубно.

Командиром войска, оставшегося под Дубно, выбрали Тараса. Увидев, что казаки загрустили после прощания с товарищами, Тарас велел раскупорить бочки со старым вином и предложил выпить за православную веру, за Сечь и за собственную славу, которую они оставят в память потомкам. Когда ковши опустели, казаки задумались, предвидя свою гибель.

Глава 9. Речь о товариществе. Тарас убивает Андрия. Остап попадает в плен [ ред. ]

В Дубно быстро узнали, что казацкое войско уменьшилось вдвое. Тарас подготовился к бою и произнёс речь о том, что их товарищество, Запорожская Сечь, возникло в трудный для страны час.

…Нет уз святее товарищества! Отец любит своё дитя, дитя любит отца и мать; но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек…

Тарас считал, что такое товарищество могло возникнуть только «в Русской земле», потому что так любить может только русская душа. Даже у последнего предателя есть «крупица русского чувства», и он способен «муками искупить позорное дело». Речь Тараса всколыхнула всё лучшее в душах казаков, и на их глазах выступили слёзы.

Поляки начали наступать. Казаков окружили, Остапа взяли в плен, а Тараса тяжело ранили.

Главы 10-11. Тарас едет спасать Остапа. Казнь Остапа [ ред. ]

Друг-казак вытащил Тараса из боя. В себя он пришёл только через две недели по дороге в Сечь. За голову Тараса поляки назначили большую награду.

Тарас выздоровел, но его больше не интересовали походы в Турцию, он тосковал по Остапу. Тарас нашёл Янкеля, напомнил, что спас ему жизнь, и взамен потребовал отвезти его в Варшаву, где держали Остапа. За огромную сумму Янкель согласился.

Еврей провёз Тараса в Варшаву, спрятав под грудой кирпичей. Янкель попытался подкупить стражника в тюрьме, чтобы Тарас мог встретиться с сыном, а может и вызволить его. План провалился: подкупленный стражник не вышел на смену. Переодетый польским графом Тарас явился в тюрьму, во время спора со стражником выдал себя, и его чуть не схватили — пришлось откупаться. Сына он так и не увидел.

Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги… хотел бы он теперь увидеть твёрдого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине.

И Тарас откликнулся из толпы. Его бросились искать, но не нашли.

Глава 12. Тарас мстит за сына. Казнь Тараса [ ред. ]

Эта казнь возмутила казаков, на Польшу двинулось многотысячное войско. Был там и Тарас, который отличался особой жестокостью к врагам.

Когда поляки заключили с казаками мир, Тарас не поверил обещаниям польских властей. Вместе со своим полком он откололся от казацкого войска и пошёл по Польше, грабя и убивая. Особенно сильно Тарас ненавидел полячек и убивал их даже у алтарей храмов.

Польскому гетману поручили поймать Тараса. После шести дней погони он настиг казаков на берегу Днестра. После четырёхдневной битвы силы казаков кончились, Тарас решил, что пора уходить.

Ему это почти удалось, но, на беду, он выронил любимую трубку и нагнулся, отыскивая её в траве. Тут навалились на него сразу тринадцать человек, и «сила одолела силу». Гетман велел привязать Тараса цепями к дереву и сжечь живьём.

Тарас думал не о смерти, а о своих казаках. Он заметил у берега лодки и закричал, чтобы казаки спустились к реке и захватили их. Запорожцы услышали, добрались до лодок и уплыли вниз по Днестру. Перед смертью Тарас успел порадоваться удаче товарищей.

А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!

За основу пересказа взято издание повести, подготовленное Е. И. Прохоровым (М.: Изд-во Академии наук СССР, 1963).

Источник