Что объединяло львова и керенского

Как поссорились Александр Фёдорович с Лавром Георгиевичем. К столетию Корниловского выступления

Сто лет назад, в августе 1917 года, самым невероятным событием для публики казался приход к власти большевиков. Обсуждались две реальные возможности: Керенский доведёт дело до Учредительного собрания, на котором победят социалисты, либо Временное правительство сменит военная диктатура. Впрочем, генералы могли разогнать и это самое Учредительное собрание, и созданное социалистами правительство.

Приход к власти военных вовсе не воспринимался как «конец истории», за ним почти с неизбежностью следовала гражданская война, так как в стране уже были массовые вооружённые организации, готовые скрестить сабли и штыки в борьбе за своё понимание лучшего будущего для России. Глава правительства А. Керенский своим маневрированием между противниками ещё как-то удерживал ситуацию в рамках мирного развития революции. Но июльские события научили его, что без надёжных воинских частей в столице становится жарковато. А без популярного главнокомандующего трудно рассчитывать на военные успехи. 18 июля (даты даются по юлианскому календарю) Керенский решил назначить главнокомандующим генерала Л. Корнилова– человека, известного если не победами, то суровым нравом и связями с разнообразными политическими кругами, ходатайствовавшими за Лавра Георгиевича как за человека, способного навести на фронте порядок.

Дубинка уходит из рук

Уступив их уговорам (особенно старого эсера Б. Савинкова, назначенного тогда же управляющим делами военного министерства), Керенский вскоре должен был об этом пожалеть. Корнилов не собирался заниматься только делами фронта, он настаивал – и в этом с ним было трудно спорить, – что ситуации на фронте и в тылу взаимосвязаны. Но в делах тыла он разбирался плохо, зато его советники, такие как бывший бизнесмен В. Завойко, считали себя знатоками политики и экономики. С их подачи генерал стал настаивать, что нужно с помощью репрессий навести дисциплину среди рабочих, ликвидировать советы и защитить частную собственность. Генерала быстро облепили политические доброхоты правого толка. Но и умеренные социалисты вроде Савинкова не прочь были использовать его для своих политических проектов. Савинков считал, что нужно ввести смертную казнь в тылу, провести репрессии против большевиков и левого крыла социалистов, но сохранить контроль над армией за гражданскими политиками с помощью армейских комитетов. Для Керенского и Савинкова Корнилов был полезен в качестве дубинки против левых, но дубинка стала ускользать из их рук, что стало заметно уже на Государственном совещании 12–15 августа, где выступления Керенского и Корнилова противостояли друг другу. Корнилова поддерживала партия кадетов и более правые круги, раскручивая его в качестве спасителя России от смуты.

Корпус идёт на Петроград

В этой обстановке Керенский запросил в своё подчинение конную часть, для того чтобы не дать повторить «июльские дни». Керенский надеялся перехватить инициативу «наведения порядка», обсуждал с Савинковым возможность введения военного положения. Введение военного положения с возможным ограничением политических свобод, не говоря уж о такой непопулярной мере, как смертная казнь в тылу за политические преступления, – это был верный путь к волнениям похлеще июльских. Так что вызов войск в Петроград говорит о том, что Керенский собирался предпринимать меры, близкие к тем, которые ждали от Корнилова, – только без передачи власти военным. А Корнилов считал, что Керенский с «наведением порядка» не справится.

Однако выдвижение к столице конного корпуса началось ещё до того, как это решение было согласовано с Керенским, и во главе корпуса был поставлен генерал Крымов, против чего Керенский возражал. Премьер-министр знал, что такой человек, как Крымов, будет действовать по указаниям Корнилова, а не самого Керенского. Корнилов говорил генералу Лукомскому: «Но впредь ничего никому говорить нельзя, так как гг. Керенские, а тем более Черновы, на всё это не согласятся и всю операцию сорвут». Следовательно, действительные планы Корнилова не были согласованы с Керенским, ибо премьер мог «сорвать операцию». Но с Савинковым планы «операции» обсуждались в Ставке 23–24 августа.

По плану Савинкова необходимо было подтянуть войска к Петрограду, а когда это будет сделано – опубликовать новый закон о введении смертной казни в тылу, в том числе в Петрограде. Очевидно, что это вызвало бы волнения в столице, что стало бы предлогом для введения там осадного положения и разгрома левых сил, разгона Советов, установления «коллективной диктатуры». Поэтому «надо, чтобы генерал Корнилов точно телеграфировал ему, Савинкову, о времени, когда подойдёт корпус к Петрограду».

Вернувшись в столицу 25 августа, Савинков стал настаивать, чтобы Керенский подписал законопроект о создании в тылу военно-революционных судов, наделённых правом применения смертной казни. Керенский пока отказывался, так как принятие таких мер привело бы к развалу коалиционного правительства – из него вышли бы левые.

Миссия Львова

Корпус приближался к столице, Керенский думал, что сам может регулировать большую или меньшую жёсткость режима. По-новому взглянуть на ситуацию ему помогла нелепая активность В. Львова – недавнего члена Временного правительства, главы Священного Синода. Он решил «челночить» между Керенским, Корниловым и правыми кругами, чтобы ускорить принятие решений о «наведении порядка».

Львов предложил Корнилову на выбор несколько комбинаций сдвига власти вправо, из которых Корнилов предпочёл возглавление правительства Верховным главнокомандующим при вхождении в него Керенского и Савинкова. Корнилов заявил, что, «по его глубокому убеждению, единственным исходом из тяжёлого положения страны является установление диктатуры и немедленное объявление страны на военном положении». Затем Завойко и Львов стали уже без Корнилова обсуждать состав будущего кабинета, имея в виду сделать премьером Корнилова, а Керенского в лучшем случае заместителем (а можно и заменить его Алексеевым).

26 августа Львов явился к Керенскому и сообщил: «Генерал Корнилов предлагает: 1) объявить Петроград на военном положении и 2) передать всю власть, военную и гражданскую, в руки Верховного главнокомандующего, 3) отставку всех министров, не исключая и министра-председателя, и передачу временного управления министерств товарищам министров, впредь до образования Кабинета Верховным главнокомандующим». На самом деле последний пункт в беседе Львова и Корнилова не фигурировал.

При этом Львов пугал Керенского, что если он не пойдёт навстречу этим требованиям, то может быть даже арестован. Львов приписал Корнилову ультимативность его требований, хотя Корнилов формально не выдвигал ультиматума. Он ждал, пока корпус Крымова войдёт в столицу.

Керенский решил выяснить по прямому проводу, уполномочил ли Львова Корнилов. На вопрос Керенского: «Просим подтвердить, что Керенский может действовать согласно сведениям, переданным Владимиром Николаевичем» – Корнилов ответил: «Вновь подтверждая тот очерк положения, в котором мне представляется страна и армия, очерк, сделанный мной Владимиру Николаевичу с просьбой доложить Вам, я вновь заявляю, что события последних дней и вновь намечающиеся повелительно требуют вполне определённого решения в самый короткий срок».

Как видим, Корнилов «подтвердил» невесть что. Характерно, что Керенский тоже формулирует вопросы двусмысленно: Керенский не «должен», а «может действовать согласно сведениям», то есть речь вроде бы не идёт о реакции на ультиматум. Корнилов на что-то намекает, но не говорит прямо.

Что за «определённое решение»? Сдача власти? Объявление чрезвычайного положения в Петрограде со всеми вытекающими последствиями? Введение смертной казни в тылу? Керенский не выясняет это, а Корнилов тоже не говорит прямо, опасаясь, видимо, что этот разговор может быть перехвачен сторонниками Советов.

Керенский считал, что он задавал вопросы Корнилову в «конспиративной манере», и если тот отвечал с полным пониманием, это значит, что Корнилов понимал «ключ» разговора. А ключ этот привёз Львов. В действительности Корнилов мог ориентироваться не только по «ключу Львова», но и по «ключу Савинкова». Но фокус в том, что Савинков, игравший двойную игру, не передал Керенскому своего «ключа», не пересказал свои разговоры с Корниловым во всех важных деталях.

До 26 августа Керенский готов был проводить политику умиротворения Корнилова, пока сохранялось разделение полномочий между военными и гражданскими руководителями, при которых верховное руководство остаётся за гражданскими. Откровения Львова, при всей их путаности и неточности, показали Керенскому, что Корнилов не смирится с ролью второго в тандеме. И в этом картина, нарисованная Львовым, была верна. Поняв это, Керенский больше не шёл на уступки ни Корнилову, ни тем, кто готов был их примирить.

Мятеж

В ночь на 27 августа Керенский отправил телеграмму № 4153 Корнилову: «Приказываю Вам немедленно сдать должность генералу Лукомскому, которому впредь до прибытия нового верховного главнокомандующего вступить во временное исполнение обязанностей главковерха. Вам надлежит немедленно прибыть в Петроград. Керенский».

В Ставке заметили, что телеграмма не оформлена по правилам. Для Корнилова это был скорее формальный повод не уходить в отставку, внешне сохраняя легитимность и выигрывая время, пока Крымов подойдёт к Петрограду. Но когда подлинность телеграммы подтвердилась, Корнилов, разумеется, не подчинился. Под утро 28 августа Корнилов подписал пафосное обращение, в котором сообщал, что отказался подчиниться приказу Временного правительства, которое «кидает в народ призрачный страх контрреволюции, которую оно само своим неумением к управлению, своею слабостью во власти, своею нерешительностью в действиях вызывает к скорейшему воплощению».

Это уже было начало переворота против политической системы, которая существовала тогда в России. Но при том соотношении сил он не мог кончиться удачей – получился не переворот, а мятеж.

Керенский получил от правительства чрезвычайные полномочия, после чего оно фактически распалось. Зато по всей стране были созданы комитеты по борьбе с начавшимся мятежом. Выступление военных привело к немедленной самомобилизации активной части общества. Советы, профсоюзы, войсковые комитеты, социалистические партии и движения (в том числе большевики и анархисты) немедленно мобилизовали десятки тысяч солдат, матросов и рабочих на борьбу с Корниловым. Войска, двигавшиеся на столицу, были окружены агитаторами социалистических партий, которые разъясняли солдатам «контрреволюционность» их действий. Солдаты не сочувствовали намерениям Корнилова, левая агитация имела успех, и корниловское выступление провалилось. Крымов понял, что не может управлять собственными войсками, выехал для переговоров с Керенским в Петроград и после беседы с ним застрелился 31 августа. 1 сентября Корнилов был арестован.

Даже если бы Л. Г. Корнилов и А. Ф. Керенский действовали согласованно, вряд ли им удалось бы изменить направление революции: слишком узкой оказалась социальная база партии порядка. Корнилов и его единомышленники не могли предложить идею, способную объединить широкие слои населения.

Генералы и политики, сторонники «твёрдой власти», видели главную угрозу в хаосе, идущем от низов общества. Они не понимали объективных причин движения масс и считали, что первопричина этого бедствия – немецко-большевистская интрига. Они думали, что только волевая «сила», направленная сверху вниз, может остановить проснувшийся плебс. Они видели себя этой силой.

Качнув неустойчивую конструкцию Временного правительства вправо, генералы и их политические партнёры снова пробудили массы, не имея даже твёрдой поддержки солдат. Мятеж нарушил равновесие, которое затем стало неудержимо смещаться влево.

Источник

ЛЬВОВ

Савинков вернулся из Могилева в Петроград днем 25 августа. К этому времени он постарался отогнать тяжелые мысли. Главное дело было сделано — компромисс с Корниловым найден. Теперь оставалось одно: необходимые бумаги должен был подписать Керенский. Сразу по возвращении Савинков доложил о результатах своей поездки премьеру, а потом по требованию министра путей сообщений П. П. Юренева — и всему составу правительства.

Впрочем, некоторая информация, неизвестная Савинкову, у Керенского все же была. 22 августа, когда Савинков выехал в Могилев, в кабинете премьера побывал посетитель, которому было суждено сыграть роковую роль в бурных событиях последующих дней. Это был бывший обер-прокурор Святейшего синода В. Н. Львов. Мы уже много раз упоминали его имя на страницах этой книги, но сейчас настало время познакомиться с ним поближе.

Как и Керенский, Львов был депутатом Четвертой думы, как и тот, в марте 1917 года вошел в состав Временного правительства. В Думе Львов был известен как специалист по делам русской церкви. По этой причине и в кабинете, возглавляемом его однофамильцем князем Г. Е. Львовым, он занял должность главы духовного ведомства.

По свидетельству людей, близко знавших его, Львов был человеком искренним, но в то же время экспансивным и увлекающимся. Он «был одушевлен самыми лучшими намерениями и также поражал своей наивностью, да еще каким-то невероятно легкомысленным отношением к делу».[319] Львов был верным сторонником Керенского и всячески поддерживал его при любых разногласиях в правительстве. Тем не менее при формировании второго коалиционного кабинета его фамилия выпала из списка министров. Скорее всего, Керенский просто пожертвовал им, чтобы социалисты не кричали о преобладании в составе кабинета цензовых элементов.

Для Львова отставка стала громом среди ясного неба. Потом ему припомнили, что в пылу гнева он называл Керенского своим смертельным врагом. Однако это были не более чем слова, гнев у Львова мог почти мгновенно смениться таким же удушающим обожанием. Не прошло и нескольких дней, как он снова повсюду начал кричать о своем восхищении Керенским, которого именовал не иначе как своим близким другом.

Как бывший депутат Думы, Львов принимал участие в работе Государственного совещания. Даже на него, человека не слишком прозорливого, увиденное произвело гнетущее впечатление. У другого это могло вызвать тревогу, страх за будущее. Львов, с его сверхэмоциональным восприятием окружающего, едва не заболел. Для него навязчивой мыслью стало примирение Керенского и Корнилова.

То, что произошло дальше, на первый взгляд кажется невероятным, совершенно фантастической чередой ошибок. Это очень точно заметил Ф. А. Степун: «Подробное изучение злосчастной путаницы, которую Львов внес в развитие и без того сложных взаимоотношений между Корниловым и Керенским, может привести в полное отчаяние не только социолога, верящего в законы исторического развития, но и всякого человека, не считающего, что мир — сумасшедший дом».[320] На деле события, развернувшиеся в последующие дни, были порождением того взаимного недоверия, которое заставляло Керенского, Корнилова, Савинкова и всех других, вовлеченных в эту историю, подозревать друг друга в смертных грехах.

Надо сказать, что Добрынский действительно накануне побывал в Ставке, но ездил он туда по частным делам и ни с кем из высшего начальства не контактировал. Но Львов поверил собеседнику и страшно разволновался. Он действительно восхищался Керенским и теперь испугался за него. Львов решил немедленно ехать в Петроград, для того чтобы предупредить Керенского о грозящей опасности. По приезде в столицу он сразу же отправился в Зимний дворец и немедленно был принят Керенским. Уже это выглядит странно — премьер нередко отказывал во встрече и действующим министрам. По словам Керенского, он полагал, что Львов зашел «попросту поболтать».[321] Примем это объяснение — Керенский знал, что Львов его боготворит, и мог позволить себе получить удовольствие от сеанса восторженного поклонения.

Но разговор с самого начала далеко ушел от публичного признания в любви. Львов начал путано говорить о том, что Керенский теряет авторитет в стране, что против него настроены не только крайне левые, но и правые. Правительству, по его словам, нужно иметь более прочную опору и для этого необходимо ввести в состав кабинета политических деятелей, стоящих правее кадетов. При этом он постоянно говорил так, что создавалось впечатление, будто бы он действует от чьего-то имени.

Керенский попытался уточнить, кого Львов представляет, но тот ответил, что не может этого сказать. Тем не менее Керенский не прервал разговор, не выставил Львова вон. По его словам, он подумал, что Львов действует от имени «родзян-ковской группы», то есть умеренно правых политиков, оставшихся после революции не у дел.[322] Расстались Львов и Керенский почти дружески. Львов пообещал при следующей встрече рассказать о том, кто стоит за ним. Керенский дал обещание ответить на вопрос о перспективах расширения правительства за счет представителей правого политического крыла. Львов задом пятился к двери, повторяя, что у тех, кого он представляет, есть серьезные силы и влияние. Керенский, улыбаясь, провожал его к выходу. Похоже, он искренне получал удовольствие от этой бестолковой беседы.

Разумеется, никого кроме себя самого Львов не представлял. Возвратившись в Москву, он связался со своим старшим братом Н. Н. Львовым. Тот тоже в недавнем прошлом был депутатом Думы, но, в отличие от младшего брата, имел характер более трезвый и рациональный. Львов-старший входил в руководство Торгово-промышленного союза и обладал прочными связями в деловом и финансовом мире. При встрече братьев младший сообщил старшему, что он только что приехал из Петербурга, куда его вызывал Керенский. По его словам, Керенский пришел к убеждению, что для борьбы с большевизмом необходимо привлечь к управлению общественных деятелей правого толка, и эту задачу премьер поручил ему.[323] В воображении Львова-младшего всё успело перепутаться. Инициированный им самим визит к Керенскому стал поездкой по приглашению последнего, те предложения, которые высказал он на этой встрече, теперь были вложены в уста премьера. Всё это важно понять, чтобы разобраться в причинах позднейшего конфликта Керенского и Корнилова.

Отметим еще одно обстоятельство: ложь всегда остается ложью, но поведение Добрынского и Львова принципиально различалось по своей природе. То, что у Добрынского было откровенной «хлестаковщиной», у Львова звучало настолько искренне, что вполне могло убедить собеседника. Львов-стар-ший показал на следствии по «корниловскому делу»: «Считаю нужным прибавить, что брат мой Владимир благодаря глубоко пережитым душевным потрясениям, связанным с революцией 1917 года, отличался крайней неуравновешенностью характера и порывистостью принимаемых решений».[324] Менее деликатные современники прямо писали, что Львов серьезно повредился рассудком. В его мозгу фантазии и реальность настолько переплетались, что различить их не мог и он сам.

Из Москвы Львов выехал в Ставку и 24 августа уже был в Могилеве. Как раз в это время Корнилов провожал в столицу Савинкова. Генерал П. А. Половцев, ехавший тем же поездом, вспоминал, что видел Львова на перроне, но не придал этому значения.[325] Вечером того же дня Львов отправился к Корнилову. Имя бывшего министра сыграло роль пропуска, и Корнилов согласился принять его. Встреча, однако, длилась всего несколько минут. Ссылаясь на поздний час, Корнилов попросил Львова прийти наутро.

На следующий день в десять часов утра Львов был в кабинете Корнилова. Прежде всего Корнилов спросил, от чьего имени Львов ведет переговоры. Тот совершенно определенно ответил, что действует по инициативе Керенского. На вопрос о письменных полномочиях Львов отвечал, что в таком деликатном деле не может быть лишних бумаг, а лучшей гарантией его полномочий может служить его статус бывшего члена правительства. По его словам, он является «интимнейшим другом» Керенского и потому избран для этого поручения.

Всё сказанное звучало вполне убедительно, и Корнилов попросил гостя перейти к сути дела. Львов начал с того, что в крайне мрачных красках описал происходящее в стране. Единственным выходом из этой ситуации, по его мнению, могла быть только коренная реконструкция власти. Перейдя на пафосный тон, он заявил, что его друг Керенский уполномочил его предложить Верховному главнокомандующему три возможных варианта дальнейшего развития событий: 1) Корнилов становится главой правительства, а Керенский возвращается к частной жизни; 2) Корнилов возглавляет правительство, а Керенский занимает один из министерских постов; 3) правительство делегирует Корнилову полномочия единоличного диктатора.[326]

В ответ Корнилов сказал, что положение на фронте критическое. По данным контрразведки, в Петрограде готовится выступление большевиков. Для предотвращения катастрофы необходима твердая власть. «Не думайте, — сказал он, — что я говорю для себя, но для спасения Родины. Я не вижу другого выхода, как передача в руки Верховного главнокомандующего всей военной и гражданской власти». Львов уточнил: «И гражданской?» Корнилов твердо ответил: «Да, и гражданской».

Главковерх заявил, что не может гарантировать жизнь и безопасность Керенского и Савинкова где-либо, кроме Ставки, и потому просит их как можно скорее приехать в Могилев. Он добавил, что предлагает Савинкову пост военного министра, а Керенскому — министра юстиции.

Позднее Завойко всячески открещивался от этих кровожадных слов. Он говорил, что мог сказать такое только в шутку. «У меня есть отвратительная черта характера — в том случае, когда я вижу перед собой исключительного дурака, отлить ему в разговоре с самым серьезным видом какую-нибудь пулю, идущую вразрез со всем сказанным до того времени».[328] Но на Львова сказанное произвело сильнейшее впечатление. Он буквально впал в транс. Львов боялся за Керенского, боялся за себя, боялся неправильно передать сказанные ему слова. Из-за этого страха в его помутненном сознании родились какие-то бредовые фантазии.

Читайте также

МИХАИЛ ЛЬВОВ

МИХАИЛ ЛЬВОВ ВЕТЕРАНЫ Звонят мне ветераныИз разных городов —Из синего тумана,Из фронтовых годов.И — в трубке раздаетсяИх речь — издалека,Как бы со дна колодца,Как бы через века.И — наши разговоры,И — наши голосаЧерез поля, и горы,И реки, и лесаНас в юность вызывают,К

Михаил Львов СТИХОТВОРЕНИЕ

Михаил Львов СТИХОТВОРЕНИЕ …Я видел, как победа вырастала, Свидетельствую: пролетят года — Спасительное мужество Урала Отчизна не забудет никогда. Урал, Урал… Заводы… Шахты… Горы… Страной железа видишься ты мне. Твои сыны, литейщики, шахтеры, Себя, как дома,

9. Варшава — Львов

9. Варшава — Львов Свежие дивизии легионеров и улан Пилсудского, снова заняв Броды — восточные ворота к Львову, сомкнули открытые фланги 2-й и 6-й белопольских армий. Советские войска, рвавшиеся к столице Галичины, отошли на линию Берестечко — Почаев — Мшанец.Условия

АРКАДИЙ ЛЬВОВ

АРКАДИЙ ЛЬВОВ В 1988 году в американском издательстве «Руссика Паблишер» вышло первое серьезное издание произведений Владимира Высоцкого — «Собрание стихов и песен» в 3-х томах. Историю создания и выхода в свет «шемякинского трехтомника» — так его называли и называют в

Господин Львов

Господин Львов 8 марта 1891 года Софья Андреевна писала в дневнике: «Получили мартовскую книгу “Недели” с Лёвиной повестью. В первый раз напечатали что-нибудь его, под именем Л. Львов. Я еще не перечла рассказа вторично, потому что книга получена сегодня, а я была в Туле.

КОРНИЛОВ И ЛЬВОВ

КОРНИЛОВ И ЛЬВОВ Савинков вернулся из Могилева в Петроград днем 25 августа. К этому времени он постарался отогнать тяжелые мысли. Главное дело было сделано — компромисс с Корниловым найден. Теперь оставалось одно: необходимые бумаги должен был подписать Керенский. Сразу

Глава IX Львов

Глава IX Львов Впервые с тех пор, как я бежал из Радома, у меня появилось чувство, что я делаю что-то важное и нужное. Я хорошенько выучил все, что было указано в фабричном удостоверении, чтобы легко ответить на любой вопрос.Но никаких обысков в поезде не было, так что ни

Львов. 25 мая — 26 июня 1936

Львов. 25 мая — 26 июня 1936 Неожиданное смягчение приговора позволило судебным инстанциям через полгода организовать новый процесс над Бандерой и другими его соратниками, обвинёнными в совершении терактов против директора академической гимназии Ивана Бабия и студента

Львов-Рогачевский

Львов-Рогачевский Лето двадцатого года. Сидим с Есениным у меня, в Хлебном, – кажется, по приезде его из Харькова. Сергей в разговоре помянул Львова-Рогачевского. Помянул, как мне показалось, уважительно. А я в ответ рассказываю о его литкружке, где некая «Каэль» (то ли

Львов и Киев

Львов и Киев У веселого Леонида в это время был совсем не веселый период жизни. Вернувшись из Москвы, он пишет сестре: Львов, 14.2.46 Дорогая Асинька! С судьбой я смирился. Нет у меня ни сил, ни энергии, ни желания делать что-либо иное, чем я сделал своим

ПРЕИМЕНИТЫЙ ГОРОД ЛЬВОВ

ПРЕИМЕНИТЫЙ ГОРОД ЛЬВОВ Под таким уж небом и под такой звездой возник этот город, что как-то невольно здесь рождалось стремление к прекрасному. И нет ремесла, в котором львовянин не сумел бы совершенствоваться. Бартоломей Зиморович (поэт XVII века) Дорога до Львова была

А. Ф. Львов[322] Записки

А. Ф. Львов[322] Записки В 1818 году я был командирован по высочайшему повелению для производства работ на военные поселения Новгородской губернии под начальство графа Аракчеева. Легко вообразить, что сделалось у нас в доме. Родные мои были в крайней заботе: изнеженный

Львов под нацистским кнутом

Львов под нацистским кнутом От Кракова до Львова мы доехали без особых происшествий. Явившись в комендатуру, мы предъявили там свои документы. Мне был предоставлен номер в гостинице в центре города, а моих спутников разместили в находившемся неподалеку от гостиницы

Источник